Отражения - Виктория Яновна Левина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, конечно же, слушала, вбирая каждое слово, но слушать мешали слёзы, льющиеся градом из глаз. Унять их я не могла. Это родом из детства: когда раздаются первые звуки настоящей, «великой» музыки – слёзы фонтанируют из глаз, остановить их я не в состоянии, это выше моих сил. Когда мы с мужем отправляемся на музыкальный концерт, неважно какой, он всегда запасается набором бумажных салфеток. Так, на всякий случай.
Мой учитель, первый заметивший во мне это странное свойство, перед каждым уроком, на котором нам предстояло знакомиться с произведениями великих композиторов (а это случалось практически на каждом уроке), поглядывал на меня насторожённо, пытался заранее успокоить. Обычно он стоял у моего стола и дружески клал руку мне на плечо. Не помогало. Как только раздавались первые аккорды симфонической, камерной, хоровой музыки в исполнении мировых звёзд, слёзы не заставляли себя долго ждать.
В обычной жизни я вообще почти не плакала, так как имела статус «пацанки» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но музыкальная школа – вещь не обычная. Это мир, в котором я чувствовала себя летящей на крыльях, даже с трудом вскарабкиваясь по крутым ступенькам сцены, чтобы сыграть на очередном академконцерте.
– Не колоти по клавишам, – увещевала меня моя милая, хрупкая и нежная учительница по специальности, Елена Борисовна. – Эмоцию можно выразить иными музыкальными средствами, например, чистой педалью.
Моя дорогая красавица! Она прошла со мной «Крым и рым», мы вместе боролись с заскорузлыми, непослушными пальцами обгоревшей правой руки, на которой пересаженная мамина кожа оставалась неупругой, неэластичной и немузыкальной. Она учила меня управляться с левой педалью, нажимать на которую следовало хромой, короткой и слабой ногой. Она объясняла, как творить музыку из непонятных на первый взгляд нотных листов, испещрённых чёрными закорючками нот и нотных знаков, пробираться сквозь их дебри, чтобы, овладев азами нотной грамоты, безошибочно слышать, что прячется в глубине этой премудрости… начинать слышать музыку.
– Тише аккомпанемент! Дай больше плавности в мелодии! А здесь – мягкая кисть. Не засыпать! Ярче!
Она умела быть жёсткой, моя нежная молодая учительница! Я выходила в коридор музыкальной школы выжатая как лимон, но вдохновлённая и всегда знающая, что делать дальше: что отшлифовать, над чем работать. Отличная школа жизни!
Здание музыкальной школы располагалось в старинном купеческом доме. Это означало узкие, тёмные, запутанные коридоры со скрипучими лестницами, вечный дефицит классов, напряжённый график работы репетиционного зала. Но вместе со всем этим были там такой романтизм, такая загадочность – просто дух захватывало!
– Ну-ка, детки, повторим ещё раз распевочку. Чище, чище верхние нотки! Не форсируйте звук! Я слышу хорошо, мои молодые Карузо! – говорил Валентин Иванович Ванцак, талантливейший аккордеонист, пианист, скрипач, наш учитель сольфеджио. Он носил очки с толстыми линзами, имел мягкую интеллигентную улыбку и завитки рыжих волос на полноватой шее; его отличали огромный рост и добрейшее выражение лица, как у Паганеля из «Детей капитана Гранта».
Он откровенно наслаждался уроком, выслушивая наше блеяние и исправляя ошибки в музыкальных диктантах, которые мы бесконечно писали на его занятиях.
Через много-много лет я приведу к нему свою старшую дочку, которой ещё не будет и четырёх, потому что буду свято верить, что один день, проведённый в стенах музыкальной школы, значит в жизни человека больше, чем неделя в общеобразовательной! И пока мой гномик будет писать ноты (намного раньше, чем начнёт писать буквы), младшенькая дочка будет ползать по столу Валентина Ивановича и трогать его толстенные очки.
Ах, моя дорогая музыкальная школа, волшебный мой мир! После уроков Ванцака, несмотря на то, что они заканчивались довольно поздно, наша группа не спешила разбегаться по домам. Мы музицировали, окружив чёрное пианино, наигрывали подобранные мелодии, прислушивались к советам учителя, как лучше подобрать аккомпанемент.
С нами вместе учился его сын – очень воспитанный, добрый и хороший мальчик, с которым я сохраню дружбу на долгие годы. Здесь же, в моём классе по сольфеджио, познавала азы музыкальной грамотности и моя самая близкая подружка Катя. Скоро мы будем учиться в одном классе и в общеобразовательной школе, но мы ещё об этом не знали и всё не могли расстаться после урока: наговориться, наглядеться, напровожаться до дому.
Катька – талантливейшая девочка, её ждут успех и множество достижений как на личном, так и на профессиональном фронте. Но будущее тогда было от нас скрыто, мы лишь чувствовали, какая замечательная жизнь окружала нас, как щедро она нас одаривала!
Возвратившись из музыкалки домой, я успевала сделать уроки на завтра (это святое!), шла спать, но ещё долго ворочалась, вспоминая музыку, услышанную сегодня, переваривая впечатления такого богатого событиями дня.
В школе, в которой я тогда училась, музыкальные приоритеты не были главенствующими. В моде были заграничные тряпки, которые в изобилии водились в домах некоторых офицеров. Ими без устали хвалились одна перед другой дочери этих самых офицеров. Сыновей тех же пап волновало соперничество в области зарубежной техники: у кого круче фотоаппарат, у кого модернее магнитофон. Появлялись уже и первые парочки.
Очень немногие из детей, живших вблизи военного городка, «болели», как я, музыкой и литературой. Это уже потом, когда я перейду в другую школу для одарённых детей, собранных со всего города, где не будет водиться вирус антисемитизма, поскольку восемьдесят процентов учеников и учителей окажутся евреями, выяснится, что почти все ребята учатся в музыкалке.
А в шестом классе, где я была «белой вороной», по углам шептались:
– А ты что, не знаешь, что она… еврейка?
И я ловила на себе насмешливо-изумлённые, издевательские взгляды детей военного городка – будущих моих «куклуксклановцев».
Было много хороших ребят и девчонок, с которыми я дружила по отдельности, но когда они оказывались вместе, например на школьном вечере, где разряженные девочки-куклы стояли группкой, жеманно и кокетливо ожидая приглашения на танец, я неизменно оказывалась в сторонке и в одиночестве.
«Нетаковость» моя сказывалась в моей хромоте, в моей безупречной учёбе, в нежелании кучковаться, в национальной идентификации.
Женя Фролова, дочка замечательной писательницы Майи Фроловой, с удовольствием ходила со мной на переменках по школьному двору, шепталась по-девчоночьи, секретничала, но видя зарождающийся интерес к моей персоне агрессивно настроенной молодёжи из военного городка, вдруг смущалась и отходила в
