По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белый халат мне дали. Фонендоскоп я попросила у немца-рентгенолога, владельца престарелых собак. Когда меня утвердят официально, мне дадут еще опознавательную бирку на прищепке, с моей фотографией. Если в больничное кафе приходишь с такой биркой, делают скидку 50 %. Тогда можно пообедать доллара за два. Особенно, когда приноровишься не брать салатов, соков и прочих американских глупостей. Еда должна быть сытной. Мясо и картошка. А запить можно водой. Бесплатно.
Поселившись в больнице, я явилась к Смиту.
– Как у вас все прошло в Далласе?
Я не ответила.
– Что случилось? Вы сказали, что едете на собеседование.
– Да.
– Так как оно прошло?
– У меня были неприятности.
– Какие?
Я рассказала ему про МАТЧ.
– Поступить в резидентуру вне МАТЧа нельзя, это очевидно. Посмотрим, что за исключение они для вас сделают.
Ховард послал в МАТЧ письменный запрос. Когда пришел ответ, он страшно обрадовался. Они написали, что я могу продолжать подавать заявления во все интересующие меня программы. Директора имеют право взять меня и вне МАТЧа.
– Ховард, они имеют право, но не возьмут. И Розенблатт в Далласе, и Смит здесь – оба говорят, что не получится.
– Но они же пишут, что можно!
– Ховард, мне почти во всех отказах пишут, что, к сожалению, сейчас пригласить меня на собеседование не могут, но впоследствии, возможно, вернуться к рассмотрению моего заявления. Это же просто вежливый отказ. И с МАТЧем так же.
Отказы приходили пачками. «Спасибо за интерес к нашей программе. К сожалению…». Но в одну программу пригласили на собеседование. В Нью-Рошель, пригород Нью-Йорка. На начало января. И в кардиологии разрешили остаться на второй месяц. Значит, январь я еще в Америке.
Чем я занимаюсь в больнице, я пока не очень поняла. Меня определили в консультационную команду. Старший – доктор Ахмади. Невысокий, лысеющий, седеющий. Восточное лицо с подстриженными усиками. Решительные движения. Худощав. Похоже, что избыточный вес, как и курение – признаки низкого социального происхождения, бедности и плохого образования. Полноватые доктора еще встречаются, особенно среди молодежи. Курящего врача в Америке я не видела ни разу.
Я Ахмади не нравлюсь. Он демонстративно морщится и трясет головой на мой английский. Что за варварский акцент, ничего не поймешь! – написано у него на лице. Но я больше помалкиваю. Мне бы понять, что происходит. В два часа вся группа, в которую меня включили, собирается в нашей учебной комнате. Ахмади представляют больных, потом мы все вместе идем их смотреть. Из докладов понимаю процентов восемьдесят. Но надо-то сто. А до двух часов что мне делать? Никто ничего не сказал. Два раза в неделю – поликлинический прием. Меня сажают к кому-нибудь из нашей группы в смотровую комнату. Он смотрит больного, пишет, потом идет в коридор докладывать старшему. Я болтаюсь у всех под ногами. Не пришей кобыле хвост.
А тут еще истории с ключами. Три истории за первые десять дней.
В первое утро после вселения я пошла умываться и закрыла дверь, совершенно уверенная, что если она открывается изнутри, то откроется и снаружи. Оказалось, что я что-то такое нажала, что она заперлась. Следующие два часа я бродила по коридору с полотенцем. Жаловалась всем подряд. Тут никто не будет ковыряться ножом в твоем замке. Существует схема действий. Надо позвонить в службу безопасности больницы. Пришел офицер со связкой ключей, объявил, что у него нет подходящего. Надо звонить в управление общежитием, где я получала ключ. У них должен быть дубликат. Позвонила. У них дубликата нет. Что мне делать? В отделении надо быть в восемь. Может, про меня и не вспомнят, если я не приду? А может лучше позвонить и предупредить, что опоздаю? Тогда все узнают про мой ключ. «Эта русская растяпа». Наконец пришла горничная, которая меняет полотенца и постель, и открыла мне дверь. Хорошо, что я не позвонила в кардиологию. Про меня действительно никто не вспомнил.
Второй раз это случилось в субботу, когда никакой горничной, конечно, не ожидалось. Накануне я договорилась в кардиореанимации, что к восьми приду на обход. Там обход старшего врача в восемь часов – совершенно железно, несмотря ни на какие выходные. Всю работу ведут дежурные врачи – интерны, резиденты, клинические ординаторы. После ординатуры никто уже не дежурит в больнице – на это есть молодежь. Но принципиальные решения принимает сотрудник клиники. Они меняются ежемесячно: один в кардиореанимации, другой на эхокардиографии, третий – кардиологические консультации по больнице и т. д. включая зав. кафедрой, или зав. отделением – трудно понять, кто у них тут кто. С одной стороны, лекций они вроде бы не читают. С другой – постоянно крутятся несколько студентов, резидентов, интернов (резиденты первого года) и клинических ординаторов, с которыми занимаются.
Я вскочила без двадцати восемь, взяла со стола ключ и побежала опять-таки умываться. Возвращаюсь, достаю ключ – а это зажим для бумаг, который я схватила по ошибке. И вместо обхода в кардиореанимации – четыре часа в коридоре. Снова сотрудник охраны, причем тот же самый.
– Каждый раз, когда вы выходите из комнаты, вы забываете там ключ!
После этого я проверяла ключ в кармане каждые пять минут.
Однажды вечером я вернулась из душа, отперла дверь, развесила выстиранные вещи. Позвонил папа. Я поговорила с ним и легла спать. А утром не нашла ключа. Перевернула все в комнате несколько раз. Естественно, снова пропустив что-то в больнице. Вероятно, я его забыла в замке снаружи и кто-то взял. Пока еще никому не говорила, оставляю комнату открытой, деньги ношу с собой. Мало того, оставляю в двери записку горничной: «Не запирайте, пожалуйста, эту дверь». Иначе я не попаду в свою комнату. Боюсь, что когда узнают – выселят. Даже не знаю, почему эти истории с ключами так на меня действуют. Прямо выбивают из колеи. Был бы свой дом, купила бы замок, заплатила слесарю и все дела. А тут надо снова идти и докладывать: потеряла, надо замок менять. Или ждать, пока что-нибудь украдут. И украдут, конечно.
Занятия
Единственное, что пока идет более или менее – занятия по ЭКГ. Их ведет доктор Шварцман. В первый же день моего появления он вел дневную конференцию по ЭКГ. Отбираются трудные пленки, их проецируют на стенку в учебной комнате, и все по очереди – от студентов до профессоров – комментируют. В Америке ЭКГ снимают на другой
