По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя

Гуляю около автовокзала. Кофе с круассаном. Совершенный купол Капитолия на фоне рассветного неба. На всякий случай сунулась в метро. Кто-то в униформе.

– Когда откроется метро?

– В семь часов.

– А вы уверены, что не в восемь?

– Уверен, мэм. Я сам лично буду его открывать.

Вот вроде бы Нинин дом. Четырнадцатый этаж. Фактически – тринадцатый, но числа тринадцать нет. «Переведи меня через майдан» – пел за дверью голос Сергея Никитина. Мне было явно сюда.

Какое удовольствие – есть, не считая куски. Какое удовольствие – говорить по-русски. Какое удовольствие быть просто гостем. Я устала от борьбы за существование.

– Когда я прочитала ваше письмо, я написала ответ, – говорит Нина, – написала, что то, чего ты хочешь – невозможно. Резидентуру люди ждут годами. Даже те, кто сдавал здесь. Но потом я его порвала. Решила: какое я имею право? А вдруг шанс. А вдруг повезет.

Вашингтон украшен огромными семисвечниками. Скоро Ханука. Неподалеку от Белого Дома на зеленой лужайке стоит наряженная рождественская елка. Скоро Рождество. Ярко-зеленая трава. Ярко-красные и красно-желтые листья деревьев. Ярко-голубое небо.

Вечером мы едем в гости. Стабильная эмигрантская компания. Знакомлюсь с Нининым сыном Борей, моим новоявленным братом какой-то степени, его женой Машей и маленькой дочкой. В разговоре возникают слышанные от папы имена. Тетя Нюта, тетя Марианна, Моня, Ева. Кто кем кому приходится. Я как-то привыкла, что родные у нас только с маминой стороны, а папа – сам по себе. А за ним, оказывается, вон какая толпа. И люди все приличные. Кажется, я хорошей породы.

Мои родственники уже адаптировались. Боря приехал первым, его взяли на работу в университет. Забрал жену, родителей. Нинин муж умер уже здесь. Она упорно учит английский. А как его выучишь, если разговаривать только по-русски? Получает пособие, стипендию на языковые курсы.

Застолье – типично советское. Те же блюда, те же напитки. Салат оливье. Записи Губермана. Гостей – человек двадцать. На меня никто особого внимания не обращает. Но утром следующего дня Нине звонит ее подруга, бывшая в гостях.

– Скажи Майе, что если она решит оформлять рабочую визу и ей понадобятся деньги на юриста – мы одолжим.

Боря возит меня на машине по городу. Больше всего мне нравятся узкие улочки и яркие краски университетского городка. Боря знает, где можно выпить хороший кофе. Не из бумажного стакана, а из нормальной чашки. Где хорошее пиво. Где можно вкусно пообедать. Все это мы проделываем. А вот и сам Джорджтаунский университет. Две готические башенки.

– Может, твоя дочка будет там учиться, – говорю я Боре.

– Вряд ли. Университет католический. К иудеям там – не очень. Правда, у них исключительно сильные медицинский и юридический факультеты. Вот если она захочет быть врачом или юристом, – тогда пожалуйста, у меня возражений не будет.

– А ты иудей?

– Как тебе сказать. В синагогу хожу раз в год, когда все ходят. Не пойдешь – не запишут на будущий год в Книгу жизни. А я суеверный. Дочку в школу отдавать – лучше в еврейскую, они неплохие. Но для этого опять-таки надо в синагоге показываться. Свинину в гостях едим, но домой не покупаем.

– Боря, я слышала, в некоторых университетах есть специальные программы для разных меньшинств. Я ни в какую не подойду?

– Есть такие программы. Но в Америке никому не приходит в голову считать евреев меньшинством, да еще которому надо помогать.

Вечером опять гости, на этот раз у Бори. Снова чисто русская компания. Боже, сколько они пьют! Совсем, как наши ребята в Жирновске. А дом уже типично американский. Два этажа, подвал, гараж. Лёня работает один. Маша сидит с дочкой.

Провожая, Нина дала мне большую коробку домашнего печенья.

– Приезжай, когда хочешь и на сколько хочешь.

Спасибо, Нина.

В клинике

Я иду по больничному коридору, и халат у меня расстегнут. Так когда-то виделось папе в юношеских мечтах его врачебное будущее. Но ему так ходить не довелось. В России принято застегивать халаты. А здесь – нет.

Я наблюдатель Мемориальной больницы. Пока еще не утвержденный официально. Пришлось подать какие-то бумаги, и теперь я жду утверждения. Но присутствовать физически мне уже разрешили. Секретарша Джеймса Смита устроила меня жить в больничное общежитие. Это несколько комнат в старом – столетнем – здании школы медсестер, соединенным с основными больничными корпусами подземным переходом. По-видимому, сестры милосердия, обучавшиеся здесь, были тесно связаны с какой-то церковью, так как здание больше всего напоминает если не тюрьму, то, по крайней мере, монастырь. Оно квадратное, с внутренним двориком. Тусклые окна забраны частыми, как решетки, деревянными рамами. Из окон нещадно дует: в порыве поздней модернизации установили кондиционеры, но остались щели, а вторая рама теперь не закрывается как раз на высоту кондиционера. Комнаты длинные и узкие, как кельи. Все наружные двери устроены так, что выйти на улицу можно свободно в любое время, но после шести вечера проникнуть внутрь не удается – заперто. Тогда из висящего на стенке телефона надо звонить в отдел охраны, просить, чтобы открыли. Открывают безотказно, но предварительно рассмотрев тебя на мониторе.

– Сколько человек в твоей комнате? – спросил папа, когда я в первый раз позвонила ему из больницы.

Это чисто советский вопрос. В комнате я, разумеется, одна. У меня там телефон, можно звонить по внутренним больничным номерам и по городским, в пределах Кливленда. В больнице полно телефонов. По крайней мере один всегда в поле зрения. И совсем нет параллельных, у каждого свой номер. Весь персонал ходит с пейджерами. У меня тоже есть. Когда тебе звонят на пейджер, он начинает пищать, и появляются цифры – номер телефона, с которого звонят. Тогда надо сразу отзвониться. Говорят, если человек не может найти дома собственный пейджер, он звонит самому себе, чтобы пейджер запищал.

Душ и туалет общие. Там я видела таракана. Вот это было животное! Раз в десять больше наших. Иногда я встречаю других женщин.

– Какое жуткое место! – сказала мне одна из них, – вы, наверное, тоже в шоке? Я и не думала, что в Америке еще есть что-то подобное!

Но я не в шоке. Я из России. Место вполне приличное.

Живут здесь несколько студентов – медиков. Резидентов нет. Все, кто может платить за жилье, снимают что-нибудь получше. Мы тоже платим. Когда я вселялась, мне сказали, что плата – 15 долларов в день. Я пришла в ужас. И это Джеймс Смит считает недорогим? Потом оказалось, что столько платят люди, у которых родные дежат в больнице и