Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

сказать, что в милой, любезной Швейцарии все было приспособлено для туристов. С большой дороги, например, в сторону вела меньшая; на ней столб с тремя дощечками: одна красного цвета с надписью: «развалины такого-то замка», другая – желтого с названием какого-нибудь горного «кафе», третья – синего и т. д. Дальше дорожка разветвлялась и одно разветвление носило один цвет, другое – два других, уже без названий. Я пользовалась этими знаками, чтобы доходить до заранее намеченной цели, но любила иногда побродить и просто без дорожек.

Однажды я заметила вдали, на обрыве, большой, незнакомый мне, очень красивый цветок. Я направилась к нему. (Я всегда возвращалась домой с букетом цветов, часто мне не знакомых, но знакомых тете). Путь мой к этому цветку оказался вдруг пересеченным чрезвычайно низеньким, ниже колен, заборчиком. Я удивилась. Для кого такой низкий забор? Любая овца с легкостью переступит через него. Не задумываясь долго, я перешагнула через это препятствие и направилась к соблазнительному растению. И вдруг из под моих ног посыпался песок, а потом более крупный гравий. Тут я поняла, что забор ограждал от опасности более послушных, чем я, европейцев и что вызванное мною, свободолюбивою россиянкой, маленькое движение почвы могло окончиться грандиозным обвалом. Цветок я все-таки сорвала и быстро отступила на прочную землю. Все окончилось благополучно: обвала не произошло.

После обеда и краткого отдыха тетя заказывала экипаж, и тогда мы совершали с нею более дальние прогулки. Иногда мы садились с ней в ползущие вверх по горам вагонетки и достигали очень больших высот. Милая тетя (теперь уже покойная)! Знает ли она, как я благодарна ей до сей поры за удовольствие, которое она мне доставила тогда? Рассказать словами красоту и симпатичность швейцарских видов, конечно, нельзя: их нужно видеть. Что касается самих швейцарцев, то я в восторге от них не осталась. Приехавши, я попросила молодую служанку в гостинице отправить мою телеграмму и, не знакомая еще со швейцарской монетой, я спросила ее, сколько она заплатила и сколько ей дали сдачи. Она ответила мне, что она и не считала, и не знает.

В Швейцарии обязательно семилетнее посещение школы. Наши деревенские дети, пробывшие какие-нибудь два года в школе, куда более расторопны в умении отдать отчет в деньгах. Другой раз, разговорившись во время прогулок с местной попутчицей, я сказала ей, что приехала из такой страны, где никаких гор нет, где вся земля плоская (новороссийские степи около Одессы). Она посмотрела на меня с таким удивлением и с таким видимым недоверием, что я опять вспомнила ее семилетнее сидение в школе. Еще раз я шла по городку (или селению) и спросила у идущего в том же направлении крестьянина, отчего у них днем горят электрические фонари. Он ничего не ответил. Я подумала, что он не понял меня или не расслышал. Но вот, пройдя шагов сто, он обернулся ко мне и сказал: «Это для того, чтобы не зажигать их». Время, протекшее между вопросом и ответом, показало мне, насколько швейцарец «тиходум». Не мудрено, что и с семилетним сидением в школе он не может угнаться за нашим деревенским двуклассником.

Мы пробыли в Швейцарии шесть недель. На обратном пути мы проехали по железной дороге по долине реки Инн. Трудно вообразить себе чтолибо красивее и грандиознее той панорамы, которая как бы проходила перед нашими взорами. Обращенная в эту сторону часть вагона состояла из коридора, стенка которого была сплошное стекло. Все пассажиры, выйдя из своих сидячих отделений, стояли и смотрели. Я думаю, что я простояла по крайней мере часа четыре не отрывая глаз от этих красот. На переднем плане величественный Инн, а за ним то свергающиеся с неимоверной высоты водопады, то нагроможденные друг на друга скалы, то темные леса, доходящие до нависших над ними туч, то светлые зеленые поляны с пасущимися стадами. Одним словом, ни в сказке сказать, ни пером описать! Слава Творцу, давшему нам глаза, способные любоваться этими дивными картинами, и сердце, умеющее чувствовать красоту и наполнять душу хвалой к Создателю мира! «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»

Приехавши в Вену, мы провели там несколько дней. Я могла там многое повидать. Бегала по музеям, осматривала храмы, любовалась величественным собором Св. Стефана – образец старинной готической постройки; забралась и в усыпальницу с гробницами королей и королев, украшенными старинной скульптурой. Нас, туристов, водил туда по группам монах. Мне захотелось еще раз послушать его пояснения, еще раз рассмотреть виденное и, когда он выводил эту группу, чтобы привести новую, я незаметно стушевалась и осталась одна в этом подземелье. Я слышала, как захлопнулась выходная дверь. «А вдруг это последняя группа?» – подумала я с ужасом. Но нет: дверь снова открылась, и тот же монах повел следующий десяток людей. Монах, видимо, заметил меня: на следующий день я встретила его на улице, и он, улыбнувшись, поклонился мне.

Один из дней, проведенных нами в Вене, пал на воскресенье, и мы пошли с тетей к обедне в православный храм. Тут на меня нахлынуло чувство любви к родине, чувство, что я дома. Я совсем не ожидала силы этого чувства. Будучи в чужих местах и интересуясь всем тем новым, что меня окружало, я вовсе не скучала по России, я и не тянулась к ней и, быть может, и не вспомнила ее. А тут вдруг – знакомые молитвы, привычные возгласы, русское хоровое пение! Я насилу удержалась, чтобы не расплакаться. Я оглянулась на стоящую рядом со мной тетю: у нее тоже блестели слезы на глазах.

Второе ощущение родины я почувствовала в вагоне, когда мы переезжали границу и когда бригада немецких кондукторов сменилась бригадой русских, заговоривших с нами по-русски и потребовавших с нас наши русские проездные билеты. Все вдруг переменилось, как в театре при перемене декораций. И форма у кондукторов русская, и лица русские, и выражение лиц русское. Все свое, родное, привычное. Какое счастье? Какая радость? До этой радости я теперь уже не доживу. А если бы и дожила, она не была бы такой яркой, какой была тогда; на старости лет все наши переживания очень тусклы и бледны по сравнению с теми, которые мы испытывали в наши более молодые годы.

18. Свадьба сестры Алины

Фото 34. Алина (Александра Федоровна Мейендорф) невестой. Одесса, 1896

1896 год был для меня годом знаменательным: в начале его – знакомство с Толстым; летом – поездка за границу; и, наконец, осенью – свадьба моей старшей сестры Алины (Александры). Я была еще в Швейцарии, когда сестра моя, по народному выражению, заневестилась. Семья наша проводила это лето в Одессе, на даче. Я уже писала раньше, что мои родители не желали этой свадьбы из-за болезненности Коли Сомова и долгое время избегали Одессы. В этом году, однако, решили, что молодое увлечение уже прошло, и снова поехали к морю. Но оказалось не так – и Алина стала невестой. Ей было уже двадцать семь лет, и родители не могли уже протестовать против ее желания. Милый дядя Адам приехал к нам с Лизой из Москвы на эту свадьбу. Свадьба состоялась 27-го сентября. Погода была еще настолько теплая, что обед был накрыт в саду под открытым небом, с чудным видом на море.

Чтобы присутствовать на свадьбе, мне пришлось пропустить те два экзамена, которые я должна была сдать осенью, чтобы перейти с третьего курса на четвертый (он же и последний). Но свадьба самой близкой мне сестры и расставание с ней были для меня важнее скорого окончания Высших курсов, и я осталась на третьем курсе на второй год. С выходом Алины замуж я потеряла как бы свою половину. Слово «мы» лишилось для меня одного из своих смыслов: для меня «мы» значило – «Алина и я». Слушая за ближайшей после свадьбы обедней молитву «Отче наш», я вдруг заметила, что при словах «остави нам долги наша» я должна думать