Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

20. Тревоги и горе

В то время не только у нас за городом, но и в самом Петербурге не было канализации. Если не ошибаюсь, ее не было еще и в Москве. Устроить канализацию в Петербурге было трудно. Петербург стоит почти на уровне моря, и это не дает возможности поставить трубы достаточно наклонно для вывода нечистот. Вот причина тому, что в Петербурге брюшной тиф не переводился.

Весной 1901 года у нас захворали тифом сестра Катруся и брат Юрий, живший тогда со своей семьей в сотне шагов от нас, на даче принцессы Альтенбургской. У Юрия тиф был очень сильный; у Катруси более легкий: она стала уже поправляться. Так как дача была уже сдана на лето, то Катрусю, с согласия докторов, перевезли к Юрию; жена его Наленька, с годовалым сынком Николаем, переехала в город, к матери, а моя мать стала досматривать за обоими больными. У каждого из них дежурили, кроме того, сестры милосердия.

Вдруг у Катруси сильно подскочила температура. Начался так называемый рецидив, то есть болезнь, длящаяся обычно около шести недель, началась сначала. Тиф повторился, и притом в очень сильной форме.

В эту же весну гостила у нас сестра Алина Сомова. Она поспешила уехать обратно в Одессу. Там ждали ее муж, дети и сестра Анна, прожившая у них всю зиму. Анна не любила петербургского климата и всегда на зиму уезжала гостить или к нашей тете Дадае в Ковенскую губернию, или к Алине в Одессу. И вот в самый разгар вторичной болезни Катруси получается известие, что и Алина заболела тифом. Письма из Одессы приходили все более и более тревожные. А я тем временем была привязана в Кронштадте к моему делу.

Фото 38. Алина (Александра Федоровна Сомова, урожд. Мейендорф) (1868—1901). Одесса

Вот когда я почувствовала, как сильно была наказана за то, что пренебрегла родительским советом и поступила на службу. Приезжая к своим в свободные от уроков дни, я видела, как мать разрывалась между двумя больными, и не могла остаться ей помочь; я понимала также, что самая близкая моя сестра, Алина, при смерти, и не могла поехать к ней. Сколько неимоверных усилий воли потребовалось от меня, чтобы добросовестно составить задачи для экзаменов. (На обязанности преподавателя лежало приготовить билеты по числу учениц на все шесть моих классов, притом так, чтобы билеты исчерпали весь пройденный курс и были бы приблизительно одинаковой трудности).

Наконец экзамены кончились. Я бросилась в Одессу. Алину застала такой слабой, что она уже не могла внятно говорить. Через три дня она скончалась. Не буду описывать мое горе; скажу только, что по приезде моем я сразу увидела, что она умирает; муж ее и сестра Анна не сознавали этого, и кончина ее поразила их как громом. Во время ее агонии я послала родителям несколько телеграмм, одну тревожнее другой. Все эти телеграммы, так же, как и телеграмму о смерти Алины, они получили как раз в то время, когда и Катруся находилась между жизнью и смертью; доктора, навещавшие ее два раза в сутки, входя в переднюю, спрашивали, нужны ли они еще? Брат Юрий постепенно выздоравливал.

Тут мне хочется сделать маленькое отступление и рассказать случаи ясновидения, которые бывают у тяжело больных.

В момент смерти Алины Катруся, метавшаяся в сильном бреду, вдруг сказала сидевшей около нее матери: «Мама, Алина умерла». Другой раз та же Катруся, тоже во время сильного жара, вдруг ткнула доктора в грудь и отрывисто спросила: «Вы женаты?» Он сказал: «Да». – «Фу, как стыдно!» Доктор смутился. Оказалось, в семье у него происходила в это время драма; он был увлечен посторонней женщиной. Тогда никто у нас об этом не знал, тем более больная.

Фото 39. Сергуша и Котик Сомовы. Одесса. 1904

Третий случай произошел с моей троюродной сестрой, княжной Марией Шаховской. Она лежала тогда с воспалением в легких. Ее замужняя сестра, Катя Краун, сидела около нее. Вдруг больная сказала: «Твой муж погиб». Муж Кати, моряк, служил на броненосце «Петропавловск», который был взорван японцами. Через несколько часов весь Петербург узнал официально о гибели «Петропавловска». Краун действительно погиб.

Катруся поправлялась медленно. Все лето она просидела на строгой диете. Из полной, цветущей, краснощекой девушки она обратилась в какое-то миниатюрное существо (она была вообще маленького роста). О смерти сестры Алины ей долго не говорили. Свои пророческие слова она не помнила и узнала о нашем семейном горе только осенью.

Алина скончалась в начале мая (кажется, 3-го) 1901 года. Сестра Анна осталась жить у овдовевшего Коли, чтобы помогать ему поднимать его мальчиков: старшему, Котику (Николаю), было 4 года, младшему Сергушке полтора. Тут я прерву свое хронологическое повествование и расскажу о той, которая стала неотъемлемым членом нашей семьи. Мы ее звали Еленочкой[47].

21. Еленочка

Она происходила из рижской мещанской семьи. Отец ее был немец, мать – русская. Лет шести-семи она осиротела. Ее поместили в русский приют в городе Шавли[48] Ковенской губернии, в котором она и провела свои детские годы. Приют был поставлен очень хорошо. Детей сначала учили грамоте, арифметике, истории, географии, а потом предлагали избрать какую-нибудь профессию. Маленькая Еленочка захотела быть кухаркой. И вот четырнадцатилетней девочкой она приехала к нам в имение, в нашу любимую Томашовку, чтобы стать помощницей кухарки. Не по годам маленького роста, белокуренькая, с пухленькими розовыми щечками, приветливая, умненькая, доверчивая и добрая, она сразу снискала симпатию всех в доме. Сама она с любовью относилась ко всем окружающим, особенно любила детей. Помню, как в свободное время она приходила к нам, детям, показывала картинки из привезенных с собою книжек и читала нам из них историю про каких-то котят (мне было тогда лет шесть). Наша Лиляша сразу оценила ее. Старая экономка-ключница тоже полюбила услужливую, толковую помощницу.

Сама Еленочка очень старалась научиться всему, чему только можно научиться в хозяйстве. А в деревне есть чему: и варенье варить, и огурцы солить, и хлеб печь, и сушить грибы, ягоды, фрукты. С поварской книгой Молоховец она не расставалась; с увлечением готовила самые разнообразные блюда и скоро стала самостоятельной кухаркой. (А мы дети называли ее Дутей. Помню Дутины крендели колоссальных размеров, лучше которых я никогда не едал. Комментарий Н. Н. Сомова). Но еще больше, чем кухню, она любила чтение и детей. Через любившую ее Лиляшу (для нее – Елизавету Васильевну) она перечитала все доступные ей книги из нашей библиотеки, прочитывала получавшийся у нас ежемесячный журнал «Нива», а также и наши детские журнальчики. Знала она много сказок и рассказывала их нам. Память у нее была необычайная. Она была способна на все. Вскоре после ее приезда мама вздумала поставить детскую пьеску. Еленочке тоже досталась роль. Еленочка исполнила ее великолепно.

Когда мы, как я уже писала, переехали на житье в Одессу, Еленочка была у нас кухаркой, но одновременно во многом и правой рукой моей матери.

Мать моя ждала в это время ребенка; а так как после Катруси у нее 4 года не было детей, то Катрусина няня была уже отпущена. Тут мама и решила: чем приглашать какого-нибудь нового человека, предложить Еленочке стать няней. Еленочка согласилась. Она стала отличной няней. Она была и добра и умна. У людей часто одно из этих качеств преобладает над другим; Елена была равномерно и щедро одарена обоими. Эльвета была, не скажу капризным, но неподатливым, своевольным ребенком; Еленочка безумно любила ее; но спуску ей не давала: умела вовремя запереть ее в комнату и выпускала только тогда, когда взбунтовавшаяся Эльвета превращалась в покорную, хорошую девочку.

Когда Эльвета подросла, Еленочка (которую остальная