Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

я должна упомянуть, что еще в предыдущем году мы познакомились с семьей Анатолия Николаевича Куломзина[50], бывшего в то время председателем Государственного Совета. Его дочь, милейшая Екатерина Анатольевна, была замужем за Николаем Илиадоровичем Шидловским[51], членом Государственной Думы, а ее младший брат Яков, кончавший университет, стал усиленно ухаживать за моей сестрой Ольгой. Ольга уже кончила свое образование (среднюю школу) и очень в это время веселилась на всяких вечерах и балах.

Фото 42. Анатолий Николаевич Куломзин (1838—1923)

Весной 1901 года Яша Куломзин стал ее счастливым женихом. Все болезни, тревоги и смерть Алины, о которых я писала в предыдущей главе, случились после этого счастливого события.

Впрочем, первая из тревог 1901 года произошла чуть ли не в день помолвки. Жена моего брата Юрия, Наленька[52], ожидала через месяц, то есть в середине апреля, рождения своего первого ребенка; и вдруг 11 марта у нее начались преждевременные роды. Непосредственно вслед за благополучным рождением сына у нее сделались судороги (так называемая эклампсия). Она была на волосок от смерти.

Жили они тогда, как я уже писала, очень близко от нас, на Каменном Острове. Часа в четыре ночи меня разбудила ее мать и просила меня прийти сменить ее у постели больной. Два доктора сидели молча в соседней комнате и смотрели на часы. Припадок остановился, больная спала. «Если она проспит без припадка еще полчаса – сказали они, – то есть надежда на спасение». Она проспала и долее.

В другой комнате, еще более отдаленной, вызванный старичок – священник со Св. Дарами служил молебен о здравии рабы Божьей Натальи. Я горячо молилась о ней в эти минуты, но думаю, что брат Юрий молился еще сильнее, и, быть может, он-то и вымолил ее: припадок так и не повторился, и Наленька, прохворав недели три, поправилась.

20-го июля, в день Ильи Пророка, состоялась в Петербурге свадьба Ольги и Яши. Я оставалась в Одессе, на нашей приморской даче, куда приехали поправляться и Наленька и ее муж Юрий с сестрой Катрусей, только что перенесшие брюшной тиф.

Семья на приморских дачах. Большой фонтан. Одесса

Фото 43. Одесса, 1904. Сидят слева направо: на земле: Сергушка Сомов и Сережа Стенбок-Фермор; в первом ряду на стульях: Оля Стенбок-Фермор (в замужестве Богенгарт), Андрей Стенбок-Фермор, Котик Сомов, Муся Стенбок-Фермор (в замужестве Кузнецова), Эльвета Мейендорф (Елизавета Федоровна, в замужестве Родзянко); сидят во втором ряду: Катя Иловайская (урожд. Сомова), Федор Егорович Мейендорф держит маленького Никиту Куломзина, Мария Васильевна Мейендорф, Ольга Федоровна Куломзина (урожд. Мейендорф), Надя Сомова, Елизавета Васильевна Зенкова (Лиляша, воспитательница детей Мейендорф); стоят: Яков Анатольевич Куломзин, няня Никиты Куломзина, Марья Федоровна Мейендорф (тетя Маня), Еленочка Риль, гувернантка Андрея Стенбока, Евпраксия Стенбок-Фермор (Паша, урожд. Сомова) и Екатерина Федоровна Мейендорф (Катруся)

Фото 44. Купальни. На мостках сестры Мейендорф и Любочка

Фото 45. Купальни под дачами на Большом Фонтане

Фото 46. На приморских дачах готовят поле для игры в крокет. Справа можно узнать Эльвету (Елизавету Федоровну Мейендорф)

22. Помпея

Сестра Эльвета весной 1901 года окончила с золотой медалью гимназию Оболенской[53], а осенью того же года у нее на лице сделалась рожа. Весной 1902 года у нее заболела нога. Температура держалась на сорока градусах по Цельсию. Доктор не понимал, в чем дело. Пришлось созвать консилиум. Когда врачи разбинтовали ногу, то, к удивлению Эльветы, с веселыми лицами ушли в другую комнату. Обрадовались они потому, что картина была ясна: на большом пальце ноги они увидели появившийся пузырь – это была пузырчатая рожа. Когда острый период болезни закончился, Эльвету повезли на юг, сначала в Одессу, а потом на всю зиму в Италию. Она уехала с матерью и сестрой Катрусей. Отец должен был приехать к ним на Рождество. Я служила преподавательницей в Кронштадте и, решившись воспользоваться своими двухнедельными каникулами, чтобы побывать в Италии, поехала с ним.

Красота как самого города Неаполя, так и Средиземного моря превзошла все мои ожидания. Съездила я с отцом и на остров Капри; но мы попали в такую бурю, что наше суденышко не могло войти в знаменитую ярко-голубую бухту, и нас высадили на противоположной стороне острова. Но самое интересное из пережитого мною в Италии было мое посещение Помпеи, куда я отправилась с сестрой Эльветой. Родители с Катрусей должны были присоединиться к нам позже, вместе поехать осмотреть Амальфи и ее окрестности (оттуда я торопилась в Кронштадт) и посетить Помпею на обратном пути. С увлечением осматривали мы с Эльветой интересный древний городок. К пятичасовому поезду мы вышли встречать наших. Но их не оказалось. Тогда мы пошли в тот отель, который был рекомендован моей матери как более дешевый (он был расположен вдали от станции), выпили там кофе и снова вышли к поезду. Так ходили мы несколько раз, а наших все не было. В одну из таких прогулок мы попали под сильнейший ливень и промокли до костей. Ливень скоро прекратился, но переодеться нам было не во что (багаж наш был с родителями). Боясь простудить сестру, я решила продолжать ходить, пока не высохнем.

Настала теплая южная ночь. Вышла полная луна. Дневные поезда прекратили свои рейсы. До ночного времени было много. Мы шли по той же дороге и вдруг заметили, что через ближайший пустырь можно со стороны подойти к Помпее. Так мы и сделали. Мы очутились около «Пьяца Триангуляра». Нас отделяла от нее низкая (нам по колено) каменная стенка. Мы знали, что после пяти с половиной часов вход в Помпею запрещен; однако соблазн был слишком велик, и мы перешагнули через оба препятствия, моральное и физическое.

Днем мы ходили по Помпее в ту сторону, где, уже вне ограды Помпеи, находится амфитеатр. Найдя ее, мы поднялись по ней до уровня местности, окружавшей Помпею. (Все другие улицы упирались в высокие стены еще не раскопанной земли). Тут перед нами оказались железные резные ворота выше человеческого роста. Пролезть через них мы бы могли, но по ту сторону ворот виднелся домик, очевидно сторожа, и около него уже лаяла собачка. Я призадумалась, однако Эльвета спокойно заявила: «Разве сторож выходит когда-нибудь на лай своей собаки?» Она оказалась права; мы перелезли не без труда через ворота и, пройдя мимо лающей собаки, пошли к амфитеатру. В одном месте дорога шла между полем с картошкой и виднеющимся глубоко внизу древним городом. Настоящее лежало рядом с давно прошедшим!

Через полчаса мы подходили к амфитеатру. Мы стояли наверху трибун, воображая себя в ложе римского императора, а внизу перед нами была большая овальная арена. Кругом, темными отверстиями, зияли пещеры, из которых когда-то выпускались дикие звери.

Оттуда мы легко добрались до нашей гостиницы, в ожидании ночного поезда успели утолить свой голод и, пройдя еще раз на станцию, встретили наших. Оказалось, хозяйка комнат, занимаемых нашими в Неаполе, не захотела держать даром их вещей до их возвращения. Мама, в негодовании, пошла искать и нашла другую комнату, где денег за вещи, конечно, не потребовали; поиски и переезд заняли много времени; они опоздали к последнему дневному поезду и приехали ночным.

Ну и досталось же мне, взрослой 34-летней, от матери за мою неосторожность. Мало ли кого мы могли встретить в этом мертвом пустом городе? Сестре Эльвете было 16 лет, но выглядела она семнадцатилетней. Слава Богу, что наша прогулка ночью по Помпее окончилась благополучно!

Во время революции мы зачастую в опасные моменты бывали спокойны. Сестра Ольга Куломзина говорила: «Мы не умеем бояться от недостатка воображения». В данном случае со мной было