Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

Из Амальфи я уже одна поспешила на мою службу в Кронштадт. Это было в январе 1903 года.

23. Кое-что о японской войне

Приближалась, а затем разыгралась и так грустно закончилась несчастная японская война. Все пережившие это время никогда не забудут тяжелого чувства, которое камнем ложилось на сердце. Гибель броненосца

Фото 47. Мария (Муся) Кузнецова (урожд. Стенбок-Фермор) и Анна Федоровна Мейендорф сестрами милосердия

«Петропавловск», отправка эскадры под начальством адмирала Рождественского, толки о том, что эскадра недостаточно вооружена. Цусимский бой, сдача Порт-Артура, поражение при Ляояне, при Мукдене и, наконец, необходимость подписать позорный мир. Газетные известия неслись с утра до вечера. При газетах прилагались списки убитых, раненых, взятых в плен, пропавших без вести и иногда заметки: «Слухи о пропавших без вести таких-то лишены всякого основания». Все это читалось даже малограмотными. Слуга одного моего знакомого пришел к своему барину и говорит: «Я понимаю, что значит убит, ранен, взят в плен; а вот „лишен всякого основания“ никак понять не могу». Не понимал простой человек и того, как Россия могла проиграть войну Японии: «Ведь Япония – что палец перед Россией!»

У нас были домики на берегу моря, которые на лето сдавались внаем. Их надо было ежегодно белить. Я ведала в этом году ремонтом этих дач. И вот маляр, исполнявший весной эту работу, запросил с меня что-то очень дорого. Я запротестовала и сказала: «Не могу платить такие деньги: ведь неизвестно еще, удастся ли сдать дачи в этом году». На это он ответил: «Не беспокойтесь! Проговнили свою Россию: не поедет никто за границу, все дома останутся». Простой народ чувствовал стыд перед Европой.

История соберет когда-нибудь все, что было пережито тогда на фронте. Я же могу прибавить лишь то немногое, что слышала от сестры моей Анны, в качестве сестры милосердия поехавшей на фронт.

При Мукдене, например, санитары и добровольцы подносили раненых к их пункту в таком количестве, что у некоторых студентов, добровольцев санитаров, нервы не выдерживали: она видела молодых людей, подавленных настолько, что они беспомощно опускались на землю и рыдали, как дети. Про нее рассказывали мне, как она, проработав без остановки 36 часов подряд, упала на какие-то мешки и крепко заснула. Над ней пролетали и рвались снаряды, кругом стоял грохот приближавшегося боя, из-под нее вытаскивали мешки, а она продолжала спать, у женщин часто случается, что нервы не отнимают сил, а утраивают их.

Фото 48. Екатерина Федоровна Мейендорф сестрой милосердия

Раз пришлось Анне работать в тифозном бараке, в нем было человек 40 лежащих в беспомощном, а то и в бессознательном состоянии. И вот в глазах этих несчастных мухи успевали заложить яички;

Анне приходилось освобождать глаза их от копошившихся там червяков. А винить было некого: виновато было количество больных. Когда раненых и больных довозили до какого-нибудь города, все население шло на помощь медицинскому персоналу (это я видела в Одессе), а там, в глуши Маньчжурии, приходилось обходиться с наличными, далеко недостаточными силами.

Во время отступления сестрам давались повозки, по дороге лежали ослабевшие раненые, не дошедшие пешком до медицинского пункта; сестры клали их на свои повозки, а сами шли пешком. В такие минуты надо было становиться либо черствым, либо святым. Сестра моя Анна не была среди уступающих свое место, и вот почему. Любительница верховой езды и умелая наездница, она испросила у начальства разрешения отступать верхом. Выбранная ею лошадь оказалась такой строптивой, что никто не мог на ней усидеть (даже мужчины), так что уступать своего «хунхуза» она никому не могла. Но она не становилась черствой. Про нее рассказывали, что, когда из ее палаты выносили умершего солдата, она не могла удержаться от слез, наполнявших ее большие выразительные глаза. (Один из таких умирающих солдат подарил Тате [так дети называли Анну. – Е.М.] свой значок «За отличную стрельбу». Вернувшись с войны, Татя, очень любившая меня, подарила его мне, и он всегда висел у меня на почетном месте у кровати. Комментарий Н. Н. Сомова).

К сестрам, как и к офицерам, прикомандировывались денщики. Один солдат отказался от этой, по его мнению, унизительной роли. Но вот он, раненый, попал в Аннину палату. Когда он поправился, он сам попросился в денщики к какой-нибудь сестре; ему хотелось заплатить услугой за услугу. Анна любила своих больных, и они любили ее. Пришлось ей везти из японского плена безруких, безногих, отпущенных японцами за ненадобностью. Длинен был их путь и длителен. Грустно было видеть эти обрубки бывших бравых солдат, лежащих на вагонных полках, а рядом с ними висящие их протезы. Да и сами-то они ехали невеселые. Входя утром в вагон, она шутливо приветствовала их по-военному: «Здорово, ребята», на что они хором отвечали ей: «Здравия желаем Вашему Милосердию». Да, много горя видела Россия в этот тяжелый год!

24. Бабушкин хутор

Как я уже писала, отец мой в 1898 году был назначен почетным опекуном Павловского Женского Института Ведомства Императрицы Марии. Служба эта была, в сущности, необременительна. У отца оказалось много свободного времени, и вот именно тогда он предался своему любимому занятию: по целым часам сидел в той или другой картинной галерее и писал копии с картин наших знаменитых пейзажистов. Это было как нельзя лучше для его здоровья. Доктора нашли его сердце не в полном порядке, у него были перебои; они назвали это миокардитом и прописали спокойный образ жизни. Очевидно, отец переутомился во время коронации 1896 года.

В 30 верстах от Умани и в стольких же от Томашовки было у нас еще маленькое имение, Ольшанская Слободка (десятин 400). Это имение отец купил одновременно с Томашовкой (см. гл. 1), оно было долго в аренде. Не будучи уже так сильно связанным с Петербургом, отец занялся теперь этим имением, и мы стали проводить в Слободке летнее время в небольшом доме, почти без сада, рядом с сельским выгоном, то есть совсем близко от села. В 1902 году родители задумали построить в этом имении другой дом, подальше от села. Отец начал с того, что в выбранном им очень живописном месте развел сад. Для этого он поселил там садовника, а сам каждое утро шел туда пешком из той старой усадьбы, где мы жили, и пешком же возвращался обратно к 12-часовому обеду. Сад требовал поливки. Мать моя, осматривая с отцом какую-то сельскохозяйственную выставку в Петербурге, обратила внимание на изобретение инженера Трембовельского[54]: особого вида таран, способный поднимать воду на очень большую высоту. Необходимым условием для действия тарана была определенная высота падения воды. И вот приехал к нам в имение сам Трембовельский, измерил скорость течения мелководной, но быстрой речушки и определил, что она сможет дать в минуту вполне достаточное количество ведер воды.

Фото 49. Бабушкин Хутор, 1912. Сидят на пледе слева направо: Никола Мейендорф, Котик Сомов, Маша Родзянко (дочь Эльветы), Лёка Мейендорф (дочь Юрия), Саша Мейендорф (сын Льва), Мака Мейендорф (дочь Юрия), Сергушка Сомов, Ксенья Мейендорф (дочь Юрия). Второй ряд: Эльвета (Елизавета Родзянко) с дочерью Ольгой (в замужестве Толстая), Софья Мейендорф (урожд. Голенищева-Кутузова, жена Льва), Лев Мейендорф, Коля Сомов, Мих. Родзянко (муж Эльветы), Юрий Мейендорф, Катруся (Екатерина) Мейендорф, Мария Васильевна Мейендорф, Анна Мейендорф.

По его совету была построена плотина нужной высоты. С одной стороны плотины образовался большой пруд, с другой низко падающая вода шла по широкой трубе и встречала внизу изобретенный им аппарат, который и заставлял воду подниматься по узкой трубе на очень отдаленный и высоко лежащий край будущей усадьбы.

Опыт увенчался полным успехом. Любой участок сада