Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

ее городскому населению. А здесь, в парке, ключ бьет из каменной стены; под ним раковина и окружающие ее два бронзовых ужа. К ним на цепочке прикована кружка для желающих утолить свою жажду. Дорожка ваша ведет вас дальше, к верхнему пруду. Можно было проехать и в экипаже от нижнего пруда до верхнего – окружным путем, хотя и внутри парка, но минуя все описанные выше красоты.

Интересно было спускаться в лодке из верхнего пруда в нижний. Конечно, это было возможно только с помощью шлюза. Вы садились в лодку, ехали по верхнему пруду, въезжали в отведенный от него канал; за вами закрывали шлюз, и лодка, стоя на месте, опускалась вместе с водой вниз. Там вы въезжали в другой канал, потом в третий, находившийся еще ниже, и т. д. Иногда канал шел по туннелю. Вы ехали в мрачном сыром подземелье, вспугивая спавших там днем летучих мышей, которые, конечно, пугали и вас. С тем большим удовольствием выезжали вы из этого подземного царства и оказывались в прелестном маленьком озерце, отражавшим в себе окружающие его зеленые кусты и деревья, и, наконец, добирались до нижнего пруда. Таким же способом можно было проделать и обратный путь из нижнего пруда в верхний.

После первого польского восстания[55] все имущество графа Потоцкого было конфисковано. Софиевский парк стал государственной собственностью. В парке был поставлен Николаем I бюст императрицы Александры Феодоровны, и парк официально стал именоваться Александровским, но окружающее его население продолжало звать его «Софиевкой». При саде было открыто училище садоводства и сельского хозяйства (казенное). Оттуда выходили опытные и образованные садоводы и агрономы. В описываемое мною время парк содержался в образцовом порядке. Он был открыт для публики. По воскресным и праздничным дням играла в нем военная музыка. Вся округа съезжалась туда для гуляния. Островок со скамьями и цветами кишел народом. Мне удалось повидать этот парк в 1921 году. Он не был вполне заброшен. Правда, музыка уже не играла, не было и фонтана, не было и тех помещиков, которые съезжались туда; но ученики-садоводы продолжали любить и холить, по возможности, свое детище.

Дочь тети Ольги Васильчиковой (старшей сестры моей матери), о которой я упоминала, описывая свои детские годы, встретила нас, приехавших в Петербург, 20 лет спустя уже 40-летней, вращавшейся в близких к царскому Двору кругах, но все той же сердечной, родственной Машей. Замужем она не была. Она очень любила мою мать; и ей захотелось повидать созданный моими родителями уголок. Летом 1908 года она приехала нас там навестить. Ей, конечно, была показана и Софиевка. Так вот она, много раз бывавшая в Европе и повидавшая все красоты ее, пришла в восторг от Уманьского сада и сказала, что она нигде и никогда не видела парка такой красоты и величия.

25. Семейные события 1907—1909 годов

В 1907 году мне пришлось летом поехать на 6 недель лечиться за границу. Врачи заподозрили у меня внутреннюю опухоль. Рентгеновские снимки еще не были в ходу. Всякие злокачественные и не злокачественные опухоли лечились в то время грязевыми ваннами, преимущественно в Франценбаде. Русские врачи того времени при всяких серьезных болезнях посылали своих пациентов за границу. Около Франценбада такими же грязями славился маленький саксонский городок Бад-Эльстер[56]. Там было менее модно и гораздо дешевле. Туда я и отправилась.

Этот тихий городок с простодушным, слегка сентиментальным немецким населением пришелся мне совсем по вкусу. Я наняла себе комнату у доброй хозяйки, у которой были и другие жильцы. Все мы вместе обедали в беседке или сидели в саду за рукоделием или чтением. В свободное время я гуляла по окрестным горам, невысоким, доступным каждому, с ласковыми видами то на ручей, то на скалы, то на зеленые лужки, то на лесные пространства.

Чтобы не скучать, я взяла с собой знаменитый тогда, переведенный на русский язык «Капитал» Карла Маркса. Вопрос несправедливости распределения материальных благ на земле с ранней молодости волновал меня. Я уже была знакома с разными сочинениями, как тогда называлось, «политической экономии», и я должна признаться, прочла 1-й том «Капитала» с большим интересом. Нашла только, что книга написана для немецкого читателя: слишком многочисленными примерами и длинными рассуждениями доказывает он то или другое положение. Сестра моя Ольга Куломзина тоже интересовалась вопросами экономики. Так как времени у меня было много, я для нее переложила все написанное Марксом в более короткую статью, ничего не пропуская, пересказывая главу за главой своими словами.

Читала я, конечно, не только Маркса, но и просто всякие немецкие романы и повести (это исправляло отчасти мое плохое знание немецкого языка и помогало мне общаться с окружающим населением).

Так или иначе, я совершенно не скучала в своем одиночестве и с удовольствием вспоминала потом время, проведенное в Саксонии. На следующий год я поехала туда еще раз, а в 1909 году еще проделала курс лечения, купаясь в Одесском открытом лимане. От моей якобы опухоли ничего не осталось; по крайней мере, всякие явления, дававшие повод подозревать таковую, исчезли навсегда. Исчезла навсегда и рукопись моя с учением К. Маркса: она пролежала на Бабушкином Хуторе до времени революции и сгорела вместе со всей библиотекой.

В 1907 году, осенью, состоялась в Петербурге свадьба моего брата Вали (Василия). Он женился на своей двоюродной сестре Соне, дочери дяди Богдана. Браки между двоюродными в Православной Церкви не допускаются.

Поэтому родители долго отговаривали молодых влюбленных, но наконец сдались, видя их сильную любовь друг к другу. Пришлось преодолевать и формальные трудности. Брак состоялся в загородной церкви, в кругу лишь самых близких родственников, без всяких объявлений. Молодые сейчас же уехали на место службы брата Вали. Он служил начальником дистанции на станции Званка Витебской железной дороги. В ту же зиму (1907—1908 г.г.) мы познакомились с семьей председателя Государственной Думы Михаила Владимировича Родзянко[57]. Жена его Анна Николаевна, рожденная княжна Голицына, была троюродной племянницей моей матери. Старший сын их, Миша, стал женихом младшей моей сестры Эльветы. Весной 1908 года состоялась их свадьба, и они уехали в имение его родителей Отраду Екатеринославской губернии Новомосковского уезда.

Фото 50. Михаил Владимирович Родзянко (1859—1924)

В 1909 году летом женился и третий мой брат Лев. Женился он на дочери графа Александра Голенищева-Кутузова, правнука героя Отечественной войны. Льву было уже 32 года, а Соня была хорошенькой девятнадцатилетней девочкой.

Первые годы после брака они жили в Петербурге, а летом приезжали к нам либо на черноморскую дачу, либо на Бабушкин Хутор. Когда же в том имении Комаровцы Подольской губернии, которое мои родители выделили Льву, он закончил строящийся им там дом, они стали летом жить у себя в имении, а зимой в Киеве. Не помню, в котором из этих годов, а может и в 1910, скончалась сестра моей матери Дарья. Она очень поздно вышла замуж. До того она часто приезжала к нам и подолгу гостила у нас.

Фото 51. Елизавета Федоровна Родзянко (урожд. Мейендорф) с мужем Михаилом Михаиловичем Родзянко. 1908

Фото 52. Первенцы Михаила и Елизаветы Родзянко – Маша и Анна. 1909

Она была самая знакомая и самая поэтому близкая к нам тетя. Мы звали ее просто Дадая (это имя дал ей ее племянник Владимир Зубов. Вышла она замуж за Антона Александровича Моро (дома его звали Антось), происходившего из обедневшей старинной литовской семьи[58]. Детей у них не было. Они усыновили девятилетнего польского мальчика Игнася. Жили они в маленьком имении, которое дядя Антось подарил тете Даше[59]. Называлось оно Даибишки (По-литовски Даубишкяй. Прим. ред.) по имени протекавшей там речки. Домик довольно вместительный, хотя и небольшой, был окружен маленьким садом.

Фото 53. Лев Федорович Мейендорф (1876—1919). Убит махновцами