Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– Смотри ты, умеет! – рассмеялась Раиса. – Где научился?

Этот смех слышался ему всю дорогу. Перекинувшись в кузов тягача, Мурунов дымил сигаретой, искоса взглядывая на Лукашина, нелепо и беззвучно разевавшего рот: голос глох в грохоте.

На полдороге тягач тормознул. Стало потише. «Дан прика-аз ему на запад...» – визгливый и резкий вдруг обозначился голос. А через бортик, закутанная до бровей, перевалилась Сима.

– Далеко ли? – хмуро спросил Лукашин, прервав пение.

– К Истоме Игнатьичу, – едва различимо, через шаль, ответила Сима. – Хочу груздочками для Степы разжиться...

У Истомы обедали. Выйдя из-за стола, Лукашин сказал:

– О груздях напрасно хлопочешь. Я твоей матери денег выслал. Она каждый день к Степану наведывается. Лучше пиши ему чаще... Он в дочке души не чает.

Истома, покосившись на женщину, стиснул в руке стакан с чаем. Стакан хрупнул, порезал руку.

– Степан-то муж ей, что ли? – спросил Мурунова, когда вышли на улицу.

– Что, приголубила? О-ох евы!..

– Ты пошто меня обманула? – думно уронив голову на руки, допрашивал женщину Истома.

Сима молчала. Ее разрывал нечеловеческий страх. Если б Истома кричал – на крик можно ответить криком. А он был укорительно тих, словно сама совесть.

– На деньги позарилась? А человеческое обмарала. Э-эх! – Истома стукнул ладонью по лбу. Мохнатая коричневая голова его подскочила и снова бессильно упала на руки. С грохотом оттолкнув колченогий стол, Истома выбодрился над ним, всклокоченный, гневный.

– А-а! – заверещала Сима по-заячьи и, виляя задом, поползла к порогу. Ползла зигзагами и у дверей зацепилась, упала на бок и затравленно заозиралась на страшного старика.

– На деньги, спрашиваю, срамница?

– А-а! – ничего не соображая, визжала Сима нелепо шарила выход.

– Нна тебе деньги! Нна! Давись! – Истома сорвал со стены кожаную охотничью сумку, выхватил кипу банкнот. Склейка разорвалась, и деньги рассыпались, закружились, густо покрыв до бесчувствия перепуганную женщину.

Истома вышел из-за стола, раздавив ногою какую- то упавшую посудину. Хруп этот, точно выстрел, подкинул Симу. Она брякнулась головой о скобу и выскочила на волю. Бежала, не различая пути. Ей было все равно – куда, лишь бы подальше от этого ужасного, дикого старика.

Если б знала, что кончится все так страшно! За сто верст обежала бы эту избушку! А все деньги – на них польстилась, придя в то утро сюда. Истома только что вернулся с обхода. Сбросив свой балахон, быстро собрал угощенье. Сима помогала ему. В хлопотах оба оттаяли, разговорились.

– Как же тебя прибило сюда, горюха? – участливо спрашивал Истома чуточку робевшую перед ним женщину.

– Нужда заставила.

– Вдовая, что ль?

– Бросовуха, – не моргнув глазом соврала Сима, зная, что ложь все равно откроется. Но это случится потом, потом, когда вину разделят пополам.

– И ребятня есть?

– Трое... А в моем положении и с одним накладно.

– Вот судьбина! Свела бобыля с кукушкой! – Истома нащупал за спиною на подоконнике ножницы и осколок разбитого зеркала. Придумав заделье, вышел. Явился не скоро, успев обкорнать и кое-как пригладить бурые беспорядочные космы.

– Ой! – Сима, вполне оценив его усердие, хихикнула.

– Чего ты? Аль видом страшон?

– Вид самый завлекательный. Лет с десять с себя состриг. А только напрасно. Волосы стильные были.

– Сильные? Сила-то, милая моя, не в волосах, а в телесах. Это про Самсона наврали, мол, волосье силой питало. А я верней верного знаю: дух да тело исполинят человека. Они же и покоя ему не дают...

– Видать, мяло тебя... без любушки-то?

– Спасу не было. Теперь старюсь... не тот стал. А раньше: проснусь – жена рядом мерещится. Трону боковину – холодная...

– Старишься, значит? – притворно вздохнула Сима, и встала, и засобиралась. – А я думала...

– Не думай, ягодка! Раздевайся давай! – охватив ее жилистым медвежьим заручьем, властно велел Истома. Не подчиниться ему не хватило сил. Да и чего ради упрямиться? Не убудет...

– А ты одаришь меня? –уж задыхаясь, уж млея в его объятиях, все же успела порядиться Сима.

– За этим не постою.

Потом опять пили чай, неторопливо беседовали. Кривым и черным, как крюк, пальцем Истома бренчал на балалайке. Сима остреньким, точно шильце, голоском протыкала плотный аккомпанемент:

– Све-етит месяц, све-етит ясный...

Истратив слова, безразлично спросила:

– Окладец-то честный тебе положили?

– Не обижает держава. Знает, что нелегко тут приходится. А мне деньги ни к чему. Всех-то расходов на спирт да на муку. Зарядами снабжают. Мех и мясо сам добываю.