Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В лагере в Марра, немного к западу от Алеппо, зимой 1915/16 г. в среднем в любой период времени содержалось шестьсот семей депортируемых — то есть где-то от трех до четырех тысяч человек — под управлением каймакама Тевфика-бея. Расселенные там по приказу Джемаля-паши, который также приказал раздать депортируемым пшеницу, эти люди стали примером «перемещения» населения; этот лагерь был совсем не похож на типичные огромные лагеря, которые являлись не чем иным, как смертельными ловушками. Несмотря на приказы Джемаля, каймакам организовал некоторое количество небольших колонн и отправил их в сирийские пустыни, вероятно, в результате вмешательства Субдиректората по работе с депортируемыми. Существует вероятность того, что это было сделано также для того, чтобы напугать других депортируемых и вытянуть из них значительные суммы в обмен на обещание не отправлять их. Это продолжалось лишь до следующей весны, когда Рёсслер, немецкий консул в Алеппо, сообщил своему послу, что «16 апреля армян, «расселенных» в Марре и соседних деревнях, силой отправили в направлении Дер-эз-Зора»[4225].
Препятствуя проходу депортируемых через Алеппо, власти, вероятно, стремились как можно надежнее скрыть свои действия от глаз иностранных свидетелей. В этой связи мы видели, что благодаря подпольной работе армян патриарх продолжал получать информацию о ситуации и мог передавать полученную информацию дипломатическим кругам. Завен сообщает, что он регулярно получал новости о Конья от Месропа Нарояна благодаря сотрудникам армянской железной дороги и об Алеппо, хоть и не так часто, благодаря католикосу Сааку II. Например, Саак смог передать патриарху с помощью жены Рёсслера и драгомана немецкого посольства, Гайка Тайкесеняна, точное описание ситуации в тот момент, когда колонны перестали прибывать в Алеппо[4226]. В телеграмме своему шурину Мустафе Абдулхалику — 1 декабря 1915 г. Мехмед Талаат жаловался, что «американские консулы получают информацию подпольным путем», данное утверждение ставит под сомнение правдивость его высказывания о том, что он не знал об условиях, в которых осуществлялась депортация. «Сейчас, — писал он, — для нашей политики важнее всего убедить иностранцев, бывающих в этом регионе, в том, что единственная цель депортации состоит в изменении места жительства людей. Поэтому важно в данный момент демонстрировать тактичное поведение, чтобы сохранить формы, и применять известные методы только в тех местах, где это уместно. В этой связи я настоятельно рекомендую вам арестовать людей, которые разглашают информацию, или провести расследование и привлечь их под другими предлогами к суду». Здесь следует отметить интересную деталь: этот документ содержит заметку на полях, сделанную субдиректором [по работе с депортируемыми] Абдуллахадом Нури, которому была отправлена телеграмма[4227].
Глава 4
Лагеря в Суруке, Арабпунаре и Рас-эль-Айне и зоны высылки в вилайете Мосул
Когда депортации были завершены, депортируемые армяне были собраны в нескольких центрах вдоль восточной ветки Багдадской железной дороги. Одним из таких центров был Сурук, небольшой город с десятью тысячами жителей, расположенный в нескольких десятках километров к югу от Урфы, в десяти часах от железной дороги. Здесь в 1915 г. были поселены семьи примерно тридцати армянских ремесленников из Урфы. Помимо мужчин, которые были мобилизованы, около дюжины глав семей были убиты задолго до того, как прибыли колонны депортируемых; женщин и детей призвали сменить вероисповедание[4228].
Депортируемые Сурука
Свидетель из Сиваса, Г. Капигян, рассказал о том, как он три месяца жил в этом преимущественно курдском городе, административном центре казн, которая была присоединена к мутесарифату Урфа. Колонна «есир» (военнопленных) — так местное население называло депортируемых армян, — которая прибыла в Сурук 5/18 сентября 1915 г., была размещена на поле, расположенном на выезде из города, где было установлено четыре большие палатки. Установка палаток — это было практически все, что сделали власти, чтобы разместить этих «есир», многие из которых были больны. Городской врач лишь напомнил им о том, что «нам запрещено лечить больных депортируемых»[4229]. Также было невозможно отправить телеграмму друзьям или родственникам в столицу о том, чтобы они прислали денег. У выживших в этой колонне, которых ограбили по пути, практически не оставалось средств, и они понимали, что их ждет та же участь, что и группу из нескольких сотен женщин и детей, прибывших до них, чьи тела гнили за городским «ханом», то есть стать кормом для собак[4230]. «Хан», состоящий из очень маленьких клеток, был фактически смертельной ловушкой, в которую власти упаковывали депортируемых, пораженных вшами и болезнями, которым оставалось жить несколько часов[4231]. Это были армяне, депортированные из Сиваса и Зары, которых привели в Сурук через Фырынджилар, где Капигян пересекся с ними несколькими неделями ранее. Он иронично выразил свое удивление блистательному «созданию научной атмосферы», которую излучал «инкубатор микробов», изобретенных младотурками[4232]. У Капигяна не было сомнения в том, что такие заведения, как «хан» в Суруке, который власти окрестили «госпиталем», задумывались как фабрики микробов для уничтожения их «пациентов»[4233]. Как только еще здоровые депортируемые попадали в эти дома смерти, они быстро теряли свои способности и погружались в физический и моральный упадок, результат у которого мог быть только один. Непрерывно повторяющиеся запросы министра внутренних дел в адрес местного правительства о том, сколько недавно прибыло депортируемых, откуда они прибыли и сколько из них живы, были, несомненно, мотивированы лишь одним желанием: оценить последствия геноцида и обновить статистику министерства.
Лагерь для депортируемых посетили два человека. Одним из них был городской врач, еврей, который рассказал заключенным лагеря о том, что у местных властей недостаточно средств, чтобы кормить их, и что им придется самим о себе заботиться до тех пор, пока они не доберутся до Алеппо. Несколько дней спустя Капигян случайно встретился с шестью армянскими женщинами, которых врач держал у себя дома. Вторым посетителем был начальник жандармерии, который удовлетворился прогулкой по лагерю и тем, что взял одну или двух девушек для своего гарема, который уже достиг внушительных размеров. У самого каймакама было пять таких девушек. Кроме того, многие турецкие и курдские семьи брали себе детей, особенно девочек до десяти лет[4234]. Это явление было настолько распространенным, что возникает вопрос, не
