Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

Жамилят, о нашей подружке Жами, о нашей неутомимой Жами. Вспомни, как проводили мы занятия в ликбезе, а Жамилят агитировала в ауле, подчас через забор, потому что темные люди не пускали ее в усадьбу. Потом наша Жами закончила институт. Партизанила. Ты забыл, как мы все восхищались ею?..

— А я вовсе не сказал, что она плохая женщина. У меня свои глаза есть. Может, она мне нравится, и давно. Я бы и посвататься мог...

Харун не дал ему договорить и громко расхохотался:

— Ты? К ней? Да ты... Чего у тебя с ней общего?

— Общее потом будет. Я что, хуже других женихов?

— Не смеши людей, Али.

— Баба есть баба, ей всегда опора нужна. И мы посмотрим, кто прав: ты или я.

— Свататься — еще не жениться. Попытай счастья. Это никому не заказано. Только, думаю, даст она тебе от ворот поворот. — И Харун поспешил переменить разтовор. — Ладно, Али, возвратимся к нашим делам. Скажи, почему ты всегда был против, чтобы у нас была свиноферма.

— А кто на ней будет работать? Ты? Сам знаешь, у нас никогда не водили свиней.

Харун одернул суконную гимнастерку и шагнул к двери председательского кабинета.

8

Жамилят сидела за столом, держа в руках телефонную трубку, в которой раздавались короткие гудки, — расстроенное, посеревшее лицо, морщинки в уголках рта и на переносице.

Все поняв, Харун молча сел напротив.

В дверях появился Али, уселся на свое место возле двери — теперь он садился только здесь, когда бывал в кабинете у Жамилят.

Разговор начал Харун. Спросил, видела ли Жамилят свиноводческие фермы в соседних колхозах, во многих они есть. Свинья — очень скороспелая, быстро нагуливающая вес скотина. Если бы была такая ферма в Большой Поляне, план по сдаче мяса выполнялся бы регулярно, можно было бы вести селекционную работу, улучшить породу молочного стада. Соседи не зря организовали такие фермы.

— Ведь у нас тоже когда-то обсуждался этот вопрос. Не так ли? — повернулся он к Али.

— Обсуждался, но правление не согласилось.

— А почему же, если это выгодно? — спросила Жамилят.

— А где бы мы людей взяли, которые согласились бы за свиньями ухаживать? Никто бы в ауле не согласился.

— А кто у соседей ухаживает?

— Они нанимают со стороны.

— А почему бы и нам не попробовать? Я тоже сейчас об этом думала. — Жамилят обвела взглядом обоих мужчин и решительно сказала: — Давайте не откладывать дела в долгий ящик, поедем к соседям, посмотрим, как там организована работа на свинофермах. Думаю, и мы сумеем... Поедем-ка сперва в Жемталу. Впрочем, Харун, ты оставайся здесь, а мы поедем с Али.

— Хорошо, — согласно кивнул Али. — А теперь, я думаю, мне можно идти?

И когда он ушел, заговорила с Харуном. Речь снова зашла о свиноводстве. Надо привлечь к этому делу комсомольцев — молодежь не так подвергнута предрассудкам.

Харун согласился с ней, сказал, что сам многое передумал, — действительно, это верная статья дохода. И давно надо было перенять опыт у соседей, но Али и слышать не хотел, что соседи работают лучше, и ему не нравилось, когда кто-нибудь открыто говорил об этом.

— А зачем было скрывать? — удивилась Жамилят. — Ведь шила в мешке не утаишь. Или Али сам утешал себя, что в колхозе все хорошо, не хуже, чем у соседей, словно маленький ребенок, которому кажется, если он закроет глаза, то его никто не видит. Но ведь на совещаниях в районе, да, да, на совещаниях ведь говорилось и о других. И там, видимо, критиковали и наш колхоз. А на совещаниях бывали и наши люди, и из соседних хозяйств.

— Амин не допускал, чтобы доброе имя Али упоминалось в связи с какими-нибудь недостатками и просчетами. Они же старые друзья.

— Ах, вон оно что!.. Значит, Амин его жалел, а дело пятилось. Так ведь? Ну, а вы?

— А что мы?

— Или вам тоже нравилась тихая и спокойная жизнь. Никто не критикует, кругом тишь да гладь.

— Нет, не нравилось, но...

— Но ты-то сам не вмешивался, не хотел отношений с ним портить.

Харун промолчал, комкая в руке какую-то бумажку.

— Да, да, ты не хотел отношений с ним портить. А это беспринципно, да, да, иным словом не назовешь. И тебе, Харун, тебе, парторгу, неужели было не ясно... я хочу сказать, ты помалкивал в то время, когда творились безобразия. Тебе нужно отточить зубы, Харун, да, да, чтобы быть твердым, тебе нужно быть зубастым. И если ты заметить, что и я... я тоже поступаю беспринципно, не смей молчать — тут же скажи мне, не забывай, ты — это колхозная совесть. А она не должна дремать ни минуты. — И добавила тише: — Амин... Кажется, начинаю понимать. — И, помолчав, повторила: — Теперь я кое-что понимаю.

9

По случаю поездки в Жемталу Али надел свой новый костюм. Обычно он был равнодушен к одежде: надевал по утрам то, что под руку подвернется, но на сей раз долго гладил брюки, чистил щеткой пиджак, и когда старая Фазу увидела его перед зеркалом, то не смогла удержаться от удивленного восклицания:

— Уж не собираешься ли ты жениться?

Али не ответил — лишь удовлетворенно хмыкнул и покраснел до корней волос.

Брюки на нем были так отутюжены, хоть брейся стрелками, пиджак сидел как на манекене из районного универмага, левый, пустой рукав Али тщательно заправил в боковой карман и пристегнул булавкой.

В свои сорок два года он жил отшельником, с женщинами встречался лишь по работе, привык к мужскому окружению и поэтому не мог представить, как ему надо вести себя и что говорить, когда поедут они с Жамилят в Жемталу. Не будешь ведь всю дорогу толковать о кормах и пользе свиноводства. Но о чем еще можно разговаривать с женщиной, да еще с такой, как Жамилят, городской, начитанной, он не знал. Вспомнилось, как зимой возвращались они из Куру-кола, — и хотя разговор между ними был искренним и горьким, не надо было искать нужных слов. Но чем чаще Али встречался с Жамилят, тем труднее становилось разговаривать, когда они оставались наедине. Он краснел, смущался, как мальчишка, и ему всегда хотелось, чтобы поскорее вошел кто-нибудь третий. Тогда его робость точно рукой снимало.

Поэтому Али даже обрадовался, когда узнал, что поедут они не одни. Жамилят решила