Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

— Значит, он в селе. Значит, некому встретить гостя?

— Почему некому? А я?

— Но и ты тут гостья.

— Теперь тут я не гостья, уважаемый Амин Гитчеевич. Если у вас какие-нибудь вопросы есть, с удовольствием отвечу. Странно, вы часто наведываетесь на наши фермы неожиданно, как снег на голову. А меня никогда не предупреждаете. Почему так?

— Зачем беспокоить лишний раз? У вас и так работы хватает. А у меня привычка — председателей понапрасну не беспокоить. Я на ферму приеду, своими глазами на все погляжу, и у меня складывается свое мнение о положении дел в колхозе...

— Какой же вывод вы сегодня сделали? О колхозе?

— Э-э, так я не был еще на других фермах. Кстати, я видел, ваша машина ушла. Если у вас тут нет неотложных дел, составьте мне компанию. Так и быть, ради вас отступаюсь от своей привычки.

По дороге Амин Гитчеев был предельно вежлив и предупредителен. Но ведомым только женщинам чутьем Жамилят угадывала: эта вежливость и предупредительность не очень-то искренняя.

Она еще не знала, что у Амина своя тактика по отношению к людям, которые были ему несимпатичны: лавиной добрых и ласковых, откровенных и многозначительных слов он обрушивался на собеседника, давая понять, что человек он простой, никаких претензий к собеседнику не имеет и главное его, Аминово, предназначение в этой жизни — делать добро. Таким образом располагая к себе, он выжидал, когда собеседник раскроется полностью, выложит перед ним наболевшее, и когда это происходило, он делал для себя нужные выводы относительно этого человека.

Постепенно в Жамилят угасла настороженность. В конце концов, почему ей кажется, будто Гитчеев прохладно настроен к ней? Вовсе нет. Почему бы ему не довериться — ведь как-никак он не просто душевный человек, но и секретарь райкома.

Речь зашла о квартире. Жамилят попросила, чтобы ей выделили какую-нибудь квартирку в райцентре, потому что уж очень тесно в доме отца. И нужно перевезти из Нальчика кое-какие необходимые вещи, например, письменный стол, шкаф с книгами, кровать, шифоньер. А сейчас где все это поставишь? Да и сына она хотела бы забрать к себе, чтобы был рядом. Почему не в ауле? В ауле надо строить свой дом, на это уйдет много времени. А квартира в районе нужна, пока она не построит дом в ауле. Ведь до райцентра — рукой подать, а до Нальчика далеко.

— У вас сын в десятом? Ого! Я не знал. Ясно, за ним глаз да глаз нужен.

— Вы правы. Такой трудный возраст. — И она рассказала о сыне: часто поздно возвращается из школы, весь вечер без присмотра.

— С хулиганьем связался, — заметил Амин. — Да... Неприятная штука, скажу я вам, очень неприятная.

— Но мой сын — не хулиган. Он хороший, воспитанный, добросовестный мальчик.

— Они все такими прикидываются. А если он с шайкой связан — плохо дело. Я знал одного товарища: солидный человек, был на хорошем счету, а сын, представьте себе, оказался бандитом, вооруженным грабежом занимался. Чего, спрашивается, ему не хватало? Посадили. В колонии пребывает.

— Что вы! Что вы! Нет, мой Ахмат не такой.

— Они все с виду тихие, а как соберутся в шайку — все что угодно могут совершить...

— Да уверяю вас, мой сын вовсе не такой!

— Возможно. Вы, как мать, не можете допустить иной мысли, я вас понимаю. Но, между прочим... А ведь вы тоже несете за него ответственность перед обществом... Насчет квартиры — будем разбираться, решать. Подавайте заявление. Райисполком рассмотрит. В порядке общей очереди, конечно. Сами понимаете, квартирный вопрос — острый вопрос на повестке дня.

Жамилят замкнулась в себе, как раковина, которая оказалась в опасности. И пожалела, что разоткровенничалась.

Уставшие и проголодавшиеся, к вечеру они приехали в Большую Поляну. Жамилят вышла из машины у дома отца. Слышала, как Амин приказал шоферу: «В райком!..», но тут же переменил решение, прикинув, что она уже далеко от машины: «Ладно, домой!»

Неудержима и всесокрушающа в половодье речная стремнина. Сметает и несет она с собой все, что встретит на своем пути: камни, доски, деревья, жилье, утварь и прочие плоды труда рук человеческих, расшвыривая все это, как ненужный хлам, вдоль берегов. Неумолима и страшна речная быстрина для всего живого и неживого.

На жестокую и неукротимую разбушевавшуюся стремнину похожа война: она обескровливает государства, ломает человеческие жизни, неся в своем кровавом потоке целые народы, крутя их в омутовых водоворотах, жестоко перекраивает судьбы поколений.

И долго еще, многие годы после того, как отбушует война, остаются на земле слезы и горе, разруха и голод. И сиротское детство. И миллионы калек. И разваленные семьи.

Много страданий принесла война Ибрахиму Таулуеву — осколок пробил грудь, повредив правое легкое. Во время бомбежки, когда эвакуировали население аула в соседнюю Грузию, по дороге на перевал нашли вечный приют жена его и двое детей.

Отняла война у Ибрахима всех родных и близких.

После войны судьба занесла его в Среднюю Азию. Первые годы на родину ехать боялся, не хотелось бередить память. Но шли годы, и в конце концов неудержимо потянуло в родные места — так манит север перелетных птиц, — и он приехал в Нальчик.

С Жамилят он неожиданно встретился в министерстве сельского хозяйства, на второй день после приезда. Сперва показалось, будто не сразу и узнал ее, — пристально смотрел, как идет она по коридору, потом резко шагнул навстречу:

— Жами?

— Ибрахим! Неужели ты?!

Она узнала его сразу, свою первую любовь, хотя изменился он и постарел. Сколько часов пробродили когда-то вместе по московским улицам! Потом встретились в партизанском отряде, в то время он уже был женат, а она — замужем.

— Как, сюда к нам? — Жамилят не могла скрыть своей радости. — Надолго?

Сказал, что приехал в Балкарию навсегда и вот теперь ищет место агронома. По-прежнему одинок. А как у нее дела? Как дети? И страшно удивился, что живет она и работает в Большой Поляне.

— Председателем колхоза? Вот как! Не ожидал, никак не ожидал! Я рад...

— И я рада, да, да, очень и очень буду рада, если согласишься работать со мной.

— То есть?

— У нас как раз нет агронома.

— Мне сегодня с утра положительно везет. Согласен. А как у вас там с жильем?

— Туговато. Но на первое время где-нибудь да поселим.

— Вирочем, не в жилье