Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

ты у нас побываешь, а тебя все нет и нет. После того как убрали от на этого Салмана, у нас работа веселее пошла.

— Не трудно тебе, Аминат?

— Ты о чем?

— Дети у тебя, а мы ферму тебе навязали.

— Подумаешь, заведующая фермой... Ты вон колхозом руководишь, и у тебя есть дети, а ведь справляешься. А сколько народу на ней работает — раз-два, и обчелся: я, да Аслижан, да та самая девушка, которую прислали мне в птичницы...

— Так хочется поговорить с тобой, Аминат! Подожди немножко, я народ приму, а потом мне на молочную ферму надо, я тебя подвезу, по дороге и поговорим.

— Хорошо, э кыз, я подожду.

Входили и уходили люди. Требовали, советовали, договаривались. И по разговорам людей, по их лицам было видно: жизнь в колхозе стала веселее, хотя все понимали, что значительных перемен к лучшему пока нет.

Только через час растаяла очередь за дверью.

— Теперь можно ехать, — одеваясь, сказала Жамилят подруге.

— Скорая ты. Али — тот медлительный был, — улыбнулась Аминат, садясь в машину. — А знаешь, что я заметила? Наша Аслижан по Али начала сохнуть. Клянусь. Теперь, что ни день, слышу от нее, Али да Али — имя его у нее с губ не сходит.

— Вот как? Что ж, в этом нет ничего плохого, ведь и она — незамужем, и Али — холостой.

— Но люди говорят, будто у Али к тебе сердце лежит. — И Аминат начала рассказывать, от кого слышала такие разговоры. Оказывается, об этом говорят повсюду, должно быть, и сам Али кому-нибудь намекнул, что не прочь жениться на Жамилят, правда, у него руки нет, но по всем иным статьям он мужчина как мужчина.

— Ты это всерьез? — нахмурилась Жамилят.

В ответ подруга кивнула: да, есть такие разговорчики.

— Какая чепуха! — возмутилась Жамилят.

— А ты бы взяла да полюбила.

— Да ты что! У меня дети взрослые! На старости-то!

— Какая ты старуха? Тридцать девять навсего.

Подруга снова заговорила об Али. Мужчина он, конечно, видный, только вот по старинке смотрит на женщин, будто женская коса длинна, да ум короток. Но с ее-то, Жамилят, характером она, конечно, быстро уломала бы его. Если же говорить правду, то она так считает: посватается он к Жамилят лишь потому, чтобы всем доказать, что он тоже джигит, вполне достойный руки новой председательши, и если та не откажет, он, Али, снова окажется на высоте.

— Ох и выдумщица ты, Аминат! Думала, поговорим о серьезном, а ты... — рассмеялась Жамилят.

Шофер остановил машину возле птицефермы.

— Вот я и приехала. Правильно, э кыз, мало поговорили. Но, может, сейчас ты заглянешь к нам?

— Загляну обязательно, да, да, но в другой раз.

3

На молочной ферме ее окружили девушки-доярки.

Заведующий фермой Мухажир, высокий, дородный, еле протиснулся к Жамилят сквозь плотный круг женщин.

— Жаловались? — Он строго обвел придирчивым взглядом своих подчиненных. — На кого? На себя?

— Мы вовсе и не жаловались, — прощебетал чей-то девичий голосок.

— Никто не жаловался, Мухажир, да, да, никто, — строго сказала Жамилят. — Но я вижу сама — тут и там грязь, хорошо, что надела резиновые сапоти, а то бы мне плохо пришлось. — И когда отошли в сторону от девушек, продолжила: — Посмотрела, а у доярок-то обувь худая. Безобразие, товарищ заведующий. Так что в ближайшие дни приобретите для них резиновые сапоги, — распорядилась она.

— Ходил я в бухгалтерию, просил денег на сапоги, но не дали, сказали, что нет по этой статье.

— Завтра не в бухгалтерию, а прямо ко мне приходи. Утром. Давай-ка, Мухажир, взглянем на девчачье общежитие.

В дощатом домике было три комнатки. В средней стояли две кровати, стол и печка-буржуйка, тут было тепло.

— Кто же здесь живет? — поинтересовалась Жамилят.

— Я и учетчик, а там — доярки.

Две другие комнатки были чистенькими, тщательно прибранными, но холодными: сюда поступало мало тепла из средней комнаты.

— Да ведь тут же холодно, как зимой в тундре! — воскликнула Жамилят. — Конечно, девушки — они ведь горянки, легкой жизни не знают, но разве тебе, Мухажир, не стыдно, что живут они в холоде, а вы, джигиты, — в тепле. Удивительно, что девчата до сих пор не слегли от простуды. Но они, Мухажир, не железные. Не знаю, как ты будешь выходить из положения, но чтобы еще две буржуйки в этих комнатах были!

— Где же я их возьму?

— На складе.

— Я уже спрашивал, там нет.

— А в правлении? У нас в правлении есть — их никогда не топят. Привези оттуда и поставь. Завтра же!

Вышли во двор.

Жамилят отметила про себя, что на этой ферме дела обстоят во многом лучше, чем на других. Правда, и в общежитии, и в коровнике лютый холод. Коровник надо утеплять, но это дело будущего. Кормов здесь достаточно, и расходуют их экономно. Заведующий фермой Мухажир — человек дельный, хозяин своему слову. На него можно положиться.

Изо дня в день Жамилят зорко присматривалась к людям: на кого можно положиться, на кого — нет, кто на что способен.

У ворот фермы бибикнула черная «эмка», въехала во двор и остановилась возле коровника.

Из машины вышел широколицый человек среднего роста в сером пальто и серой шляпе — первый секретарь райкома партии Амин Гитчеев.

— Мухажир, езжай-ка ты в село за этими самыми печками, — быстро сказала Жамилят. — Я сама встречу гостя. Возьми мою машину.

Мухажир незаметно исчез за воротами, где стоял председательский «газик», решив для себя, чем дальше от большого начальства, тем спокойнее.

— О-о, и председатель здесь, — с удивлением сказал Гитчеев и в первую очередь поздоровался за руку с Жамилят и только после — с тремя доярками, которые стояли возле нее. — Как у вас дела?

Не дождавшись ответа, направился в коровник.

Жамилят пошла следом. Заметила, что хромовые сапоги секретаря в галошах. Ступает осторожно, выбирая места, где посуше, чтобы навозная жижа не захлестнула галош.

Молча пройдясь по коровнику, вышли во двор.

— В трудную годину ты стала председателем, Жамилят, — сказал доверительно Гитчеев.

— Что ж поделаешь? Не я год выбирала.

— А где их начальник? — кивнул на доярок, подчеркивая голосом слово «начальник».

— Уехал в село. С моим