Милый, единственный, инопланетный (СИ) - Монакова Юлия

Отправляю сообщение маме, предупреждая, что не приду сегодня ночевать. Интересно, понравился бы ей Илья? Интуиция подсказывает, что… нет. Мама у меня — тонкий дипломат, ей чужды честность и прямолинейность людей, которые никогда не хитрят, не притворяются и говорят исключительно то, что думают.

Проходит не менее получаса, прежде чем Илья возвращается. От него пахнет концентрированной свежестью: гелем для душа, ментоловым шампунем, мятной зубной пастой. Уже примерно представляя его дотошность и педантичность, могу поклясться, что он вымыл каждый миллиметр своего тела.

Не говоря ни слова, он ложится на другую половину кровати.

50

Несколько минут проходит в абсолютном молчании. Воздух вокруг нас, кажется, звенит и искрится от напряжения. Впрочем, не исключаю, что всё это происходит только в моём воображении, а Илья хладнокровен и невозмутим.

— Спокойной ночи, — говорю я вежливо.

Он, по-моему, немного удивлён. Не привык или не видит смысла в этом дежурном обмене любезностями? Но всё-таки осторожно отвечает:

— Спасибо, — и замирает, ожидая моей реакции, точно волнуется, правильно ли он угадал ответ.

— Ты тоже должен пожелать мне “спокойной” или “доброй” ночи, — давясь смехом, отзываюсь я.

Илья вздыхает с явным облегчением.

— А, ну да… точно! Мама раньше заставляла меня каждый раз перед сном говорить “доброй ночи”, но теперь я живу отдельно и не вижу в этом необходимости.

А затем уверенно повторяет, обращаясь ко мне:

— Доброй ночи.

Эта его милая готовность послушно соблюдать необходимые формальности снова заставляет меня улыбаться, пялясь в темноту. Как же сильно Илье хочется казаться таким, как все!

Мы снова немного молчим.

— Ты давно живёшь один, без мамы? — спрашиваю я несмело.

— Пять лет, — отзывается он.

— У тебя здесь бывали… девушки? Твои подружки?

— Только одна, — отвечает он спокойно, не испытывая смущения или замешательства от моего вопроса, и я решаю продолжить утоление своего любопытства. Правда, вместе с любопытством невольно пробуждается и ревность. Знать, что какая-то посторонняя девица спала с ним на этой самой кровати… Это вызывает во мне странную реакцию.

— Вы долго были вместе?

— Четыре с половиной месяца.

Интересно, для Ильи это много или мало? Вообще, со своей позиции могу сказать, что та неизвестная девушка ещё долго продержалась…

— А почему расстались?

Тактичность? Не, не слышали. Мне и самой неловко за свой жадный интерес к личной жизни Ильи, но я успокаиваю себя тем, что ему чужды все эти реверансы, деликатные намёки и прочие великосветские церемонии.

— Она написала книгу о жизни со мной и ушла.

Услышанное настолько не укладывается в моей голове, что я ошеломлённо переспрашиваю:

— Что, прости?..

— Она писательница. Точнее, когда мы познакомились, она была блогером. А потом написала книгу “Мой парень — аутист”, которая стала бестселлером.

Я сажусь на постели и недоверчиво смотрю в сторону Ильи. В комнате темно, он лежит ко мне спиной, но я буквально физически ощущаю тяжёлую энергетику, которой веет от этой фразы. Недоверчиво уточняю:

— Подожди, я тебя правильно поняла?! Она встречалась с тобой ради того, чтобы потом опубликовать книгу о ваших отношениях?

— Да.

— А ты знал? Ну, что она пишет о тебе и… о вас?

— Нет.

— Вот сука, — в сердцах вырывается у меня.

— Рус тоже так говорит, — доносится с другой половины кровати.

— И ты до сих пор не можешь ей этого простить?

— Простить? — неуверенно переспрашивает он. — Я не думал об этом. Захотела написать — и написала. Это то, что ей действительно было нужно.

— Но ты… ты эту книгу хотя бы читал?

— Читал.

— И?..

— Много лжи и обобщений.

Я с шумом выдыхаю и плюхаюсь головой обратно на подушку. Решаю больше не бередить ему душу не слишком-то приятными воспоминаниями — в конце концов, завтра можно погуглить личность этой… писательницы.

Несколько минут снова проходит в молчании.

— Если хочешь, — робко предлагаю я, — могу сейчас сделать тебе массаж.

Илья откликается после паузы.

— Хочу.

Он не предпринимает ни малейшей попытки приблизиться ко мне или повернуться, оставаясь лежать, как лежал. Я подползаю к нему под одеялом и осторожно кладу ладони поверх его футболки. Сердце, кажется, вот-вот выскочит.

— Можешь снять это?

Он безропотно подчиняется.

— Теперь ложись на живот, — уже более уверенно командую я, ощущая себя хозяйкой положения. Я почти не вижу Илью в темноте, но чувствую его тело — оно практически каменное. Такие мышцы, должно быть, бывают у качков… либо у тех, кто постоянно внутренне напряжён.

— Расслабься, — говорю я, начиная массировать ему плечи и шею, разминать кулачками позвоночник. Это какая-то гранитная скала, а не человек из плоти и крови! Ему бы к остеопату… Чем сильнее и жёстче мои движения, тем больше Илья поддаётся моим рукам и ощущается всё менее железным.

— Я не делаю тебе больно или неприятно?

— Нет. Мне очень хорошо. Только… не надо щекотки, ладно?

— Не буду, — обещаю я, продолжая с силой массировать его спину и поражаясь тому, как же Илья зажат.

Одновременно отмечаю и другие мелочи, не имеющие прямого отношения к гипертонусу его мышц. В целом к Илье приятно прикасаться. Его кожа гладкая на ощупь. У него прекрасная худощавая фигура. От него изумительно пахнет… короче, я плыву. Илья молчит, и я могу только догадываться, какую реакцию у него вызывают мои прикосновения. Чувствует ли он облегчение? Расслабленность и умиротворение? А как насчёт возбуждения… кстати, что вообще его возбуждает в сексуальном плане?

Ответ на свои вопросы я получаю примерно минут через десять. Дыхание Ильи выравнивается, мышцы больше не кажутся такими каменными. Он глубоко, спокойно и безмятежно спит.

Он, мать его, спит!

51

ПРОШЛОЕ

Лиза, июнь 1995

Иногда ей представлялось, что она медленно, но верно сходит с ума — настолько изменилась её жизнь. Лиза казалась себе то героиней фильма “День сурка”, то загнанной лошадью. Поначалу любое действие вызывало страх и неуверенность — Лиза не знала, как подступиться к ребёнку, впервые оставшись с ним наедине. Мама старалась заезжать к дочери вечером после работы, но каждый раз заставала одну и ту же картину: зарёванная Лиза, зарёванный Илья, гора нестиранных пелёнок и абсолютная беспомощность, так и витающая в воздухе.

На вторую неделю мать не вынесла подобного зрелища и сурово прикрикнула:

— Хватит себя жалеть! Ну-ка, соберись! Ты чего себя так распустила, Лиза?

И, поскольку дочь никак не отреагировала на её слова, продолжая сидеть на кровати и как-то заторможенно покачивать ребёнка, мама жёстко добавила:

— Детство кончилось, ты этого ещё не поняла? Ты теперь сама — мать. Ты в ответе за своего сына. Прекращай рыдать и тонуть в соплях.

При этих словах слёзы, как нарочно, так и брызнули у Лизы из глаз.

— Зачем вы заставили меня выходить замуж? — всхлипнула она. — Зачем давили на родителей Олега, пугали обвинением в изнасиловании? Зачем бросили меня во взрослую жизнь, как щенка в воду, и теперь смотрите — выплыву или нет? Смогу ли?

— Выплывешь, — спокойно сказала мать. — Сможешь. Назад дороги всё равно нет. У вас семья, надо пытаться всё наладить, построить нормальные отношения…

— Во имя чего? — отчаянно закричала Лиза. — Чтобы вы могли спокойно смотреть в глаза соседям?!

— Так, успокойся. У тебя истерика, выпей валерьянки. Поэтому у тебя и молока нет, нервничаешь постоянно…

— Я хочу домой, — прорыдала Лиза. — Тут всё чужое. Почему бы не отселить сюда Лариску? Ей как раз надо налаживать личную жизнь… Она только рада будет.