Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соломея слушала Сашка и думала. Ведь она когда-то училась шить, даже работала на фабрике. Оттуда уже пошла в филологию. Что, если предложить школе свои услуги? Правда, она сильно загружена в редакции. Но можно договориться. По вечерам работала бы в газете, а днем с эвакуированными ребятами… Народ, конечно, трудный. Больше всего мальчишки, они просятся на фронт. Но зато какая радость: видеть после этих мальцов сознательными гражданами.
Она пришла на первый урок взволнованная. Вглядывалась в своих будущих учеников. Вытянувшиеся лица. Строгие, слишком серьезные глава. С чего начать? Нет-нет, все то, что она приготовила, не годится. И не так нужно было одеться. К чему такая торжественность?
Тишина воцарилась под низким потолком пошивочного цеха. На нее смотрели с удивлением. Какая-то девчонка кинула громким шепотом:
— Ух ты, какая красивая!..
Ей хотелось, чтобы эти юные головы поняли основное: все лучшее в человеке создано его руками, его трудом. Эпоха великого подъема целых народов наступала тогда, когда эти народы одерживали наибольшие победы в труде — в создании материальных и духовных ценностей. Она, может быть, говорит слишком отвлеченно? Ну, если понятно, тогда хотелось бы сказать вот что: пройдет война — уже мы видим ее конец! — и победителем окажется тот, кто превыше всего ценит справедливость. Народ наш ведет справедливую войну, он помогает другим, и в этом его несокрушимость…
Они притихли, молчали, и, когда, наконец, Соломея остановилась, кто-то поднял руку. От нее ждали пояснений? Рослый паренек насмешливо прищурился.
— Все это правильно. Все это мы и сами теперь видим — фашисты драпают в свое логово. Но… Погибли мой отец, мать, сестра… За что? Они ко всем были справедливы.
Что ему ответить?
Она заговорила о трагедии немецкого народа, попавшего в фашистские сети, о зверином нутре фашизма и его корнях… И, может, впервые в жизни пожалела, что не было у нее опыта педагогической работы, умения подойти к этим детям попроще.
Потом учила их шить. И тут же, как бы между прочим, выспрашивала — как звать? Откуда родом? Приметила и того паренька, который задал ей вопрос на первом уроке. Держался надменно, скептически кривил губы, мол, старайтесь.
Когда Соломея подошла к нему, насупил свои реденькие светлые брови, глаза ясные, насмешливые. Всем видом демонстрировал свое нежелание работать.
— Как тебя звать? — спросила Соломея.
— Гроза.
— Это что — такое прозвище или фамилия?
— Все вместе! — Парень откинулся на спинку стула и вдруг со злостью выпалил: — Это бабская работа — шить!
Медленно поднялся с места и стоял перед нею, раскрасневшийся, гневный.
— Что ж ты хочешь делать? И что ты умеешь делать? — Соломея старалась ласковым, сочувственным тоном успокоить паренька.
— Я хочу на фронт. Зачем меня насильно держат здесь?
— Ты еще мал для фронта.
— Все равно. Хочу на волю.
— Что ж ты будешь делать на воле? Ведь ты ничего не умеешь.
— А зачем уметь, товарищ учительша? Я и так проживу! Прожил же до сих пор!
— Как же ты жил?
— А вот так! — рукой провел по горлу: мол, всего было вдоволь.
— Что, крал? У кого? У голодных детей или полуживых старух?
Гроза гордо засунул руки в карманы.
— Я честно зарабатывал. Коммерция!.. У меня целый ящик настоящего сахара был. И сахарин был…
— Значит, спекулировал. Крал и продавал. И опять того же хочешь? А я думала — Гроза! Для врагов наших, для оккупантов.
— Да меня на фронт не взяли. Пошел — прогнали. Сказали, чтобы подрос.
— Сколько же тебе сейчас?
Гроза стал в позу, сверкнул глазами:
— Тридцать!
Мальчишка явно издевался. Соломея вспыхнула:
— И тебе не стыдно?
— Нет, не стыдно. Мои родители на пограничной заставе еще в первый день войны погибли. А я жить хочу. Хочу свободы.
— А что такое свобода, по-твоему?
— Свобода? Что хочу, то и делаю.
— Значит, так. Хочу — и граблю… Или обманываю голодных и раздетых… Хочу — убиваю чужих сестер и матерей. Или даже целые народы… Так?
Гроза растерянно заморгал глазами. Его бледные щеки покрылись пятнами.
— Н-н-нет, не так… Только я…
— А что такое свобода? Соломея Афанасьевна, скажите, — это белоголовая девочка с огромными черными глазами. — Что такое — свобода?
Все насторожились, смотрят, ждут… Нет, не простые люди — эти подростки. Вот и опять ей нужно что-то сказать. Ведь она — учительница и все должна знать…
Сашко вечером смеялся. Что она говорила своим воспитанникам? А какое у нее впечатление? Уж не привязалось ли ее сердце к этим детям? Уж не думает ли Соломея, что среди них ее подлинное призвание? Так, так!.. А потом посерьезнел: кое-что умел увидеть с первого взгляда. Способность говорить с детьми, как со взрослыми, — это природный дар. Да еще с такими детьми!
Школа просит горсовет помочь оборудовать швейный цех. Если Соломее это интересно, она сможет перейти туда на постоянную работу.
Долгие зимние ночи Заволжья. За окнами монотонно шуршит колючий снег, в мерзлые стекла изредка бьет морозными крыльями ветер. А здесь, в цехе, тепло и тихо. Давно уже закончилась смена, все разошлись. Пригашенный свет колышет тени. Уборщица звякает ручками ведер, шаркает мокрой шваброй. Ее удивляет, что Соломея Афанасьевна каждый вечер остается здесь после рабочего дня, продолжает работать. Вот и эту кучу пальто можно было раздать всем рабочим во время смены, пусть бы каждый посмотрел, нет ли где брака…
А Гроза между тем не поддавался. Это был уже молодой парень с рыжеватыми усиками и щетинистым чубчиком боксера. Руки вечно в карманах. В рабочие часы
