Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко

— Ну, тогда… жених.

— Жениха нет. Сбежал с другой.

— Эх, чудак! — бросил Михайло.

Опустила глаза, помолчала. Потом шепотом сказала:

— Едемте.

— Я вижу, у вас на сердце невесело.

— Как это можно увидеть?

— По глазам. У вас тогда был странный взгляд. Как будто глаза хотели кричать — и не могли. Оттого я и вернулся.

— Спасибо.

— А все-таки как ваше имя?

— Таиса, — почему-то солгала она.

Она видела, что Михайле совсем не хотелось ехать. Но он был деликатен. И они снова мчались на звонко рокочущем мотоцикле.

Солнце уже пробиралось сквозь тучи. Гроза обошла их стороной. Возле станции он сказал:

— Хотите, завтра встретимся здесь? — И сразу протянул руку, крепко пожал. — Не говорите ничего. Знаю — откажетесь. Но я найду вас.

Какая уверенность! Мирославе стало смешно. Впрочем, неудивительно — такой красавец. Наверняка не знал поражений. Молча подала ему букетик чебреца:

— Искать не нужно. За прогулку — спасибо.

Еще увидела белозубую улыбку и облегченно вздохнула, когда мотоцикл сорвался с места. К платформе с шумом подкатил электропоезд.

…От волнения Соломея как будто оцепенела. Остановилась на лестничной площадке, стараясь отдышаться. Сердце колотилось, гулко отдаваясь в висках. Чувствовала — от этого она выглядит неуверенной. Настроение явно портилось. Идти с таким видом она не хотела. Ведь она шла не просить. Она хотела только остаться с глазу на глаз с Медункой и наконец выяснить то, что давно не дает ей покоя. Она готова мужественно выслушать все, что надлежит знать Соломее Ольшанской.

Ведь не случайно отказался он от премии имени ее мужа? Для окружающих это было, конечно, непонятно. После всех обсуждений, выдвижения, утверждения — самому отказаться! Но ей это событие представилось теперь совсем в ином свете. У Бориса оказалось достаточно ума и трезвого рассудка, чтобы понять одно: премия имени Александра Ольшанского поставит его на один уровень с Сашком. А сравняться с Ольшанским он не может ни по высоте мысли, ни в силу внутренней порядочности. Борис честно отступил от пьедестала, о котором, быть может, мечтал и стоять на котором — большая честь.

Это означало моральную победу Сашка. И если Медунка признал его победу, думалось Соломее, значит, Медунка переменился и с ним можно говорить откровенно.

Интуиция подсказывала: в его душе происходит какой-то перелом. Может быть, тот, которого она ждала так давно, еще в юности, когда, кажется, любила его.

… С группой каких-то людей он вошел тогда в комитет комсомола их педагогического института: как дела, может, нужно помочь молодежи? Соломея как раз дежурила в комитете, она вскочила из-за стола, рассказывала, краснея. Он ласково улыбался ее смущению. Спортивные площадки? В этом можно помочь. А вот общежитие — сложнее. Но… если организовать на это дело студентов, министерство договорится со строителями насчет техники и материалов… Да, здесь настоящие комсомольские энтузиасты! Приятно… А теперь еще взглянуть бы на кабинеты.

Соломея первой бросилась к дверям, широко распахнула их министерским гостям. Борис Николаевич пропустил вперед всех, обернулся к девушке, спросил:

— Вы не возражаете, если я вам позвоню? Мы могли бы детальнее поговорить об инициативе ваших комсомольцев.

Соломея покраснела. Конечно, она не против…

Спустя несколько дней знакомый бархатный голос учтиво сказал ей в телефон:

— Как вы смотрите на то, чтобы нынче вечером провести часок вместе? У меня есть билеты в кино.

Постепенно встречи участились, прогулки сделались продолжительнее.

Прошла весна, промелькнуло и лето. Спортивные площадки соорудили. Для нового общежития, которое должны были строить сами студенты, завезли бетонные блоки, кирпич, цемент, песок…

Соломея была счастлива: она полюбила. Ей хотелось такой же взаимной пылкости. Но Борис вел себя сдержаннее. И все же она была счастлива.

Но затем звонков не стало. И встречи прекратились. Сперва она мысленно оправдывала его. Ах, у него столько дел, забыл. Он ведь ездит в командировки — курирует теперь несколько издательств. Они, конечно, встретятся, поговорят. Условятся на послезавтра. Он позвонит, уточнит. Ведь когда он начинал говорить с нею, казалось, искренняя радость овладевала им.

— А, наконец-то ты зашла! Ну, расскажи, как же ты живешь, родненькая… Но… прости. На собрание зовут, видишь. Нужно идти. Позвонишь завтра, ладно?

Завтра было то же самое. И уже заставила себя поверить, что Борис сознательно избегает ее.

…Дочке было полтора года, когда Соломея повесила в своем кабинете портрет светловолосого мужчины.

— Это твой папа. Скажи, Славка, папа!

— Па-па, — лепетала крошка. — Па-па! — смеялись пухлые детские щечки…

Как-то Сашко вихрем ворвался в квартиру, подхватил на руки Славку и закричал:

— Ура! Сегодня у нас праздник, Славка. Сегодня твой папа награжден медалью. Вот! Смотри. И кричи: «Ур-ра!»

Славка пищала «ула» и крепко обнимала его за шею. Вечером Сашко просил Соломею:

— Никогда не говори Славке, кто ее отец. Медунка о ней не знает. Ему и не нужно знать. А Славка — наша.

— Любимый… Ты знаешь, какой ты? Нет, ты не знаешь. А я — не могу сказать.

К чему слова? Им не нужно было слов. Только удивлялись, как случилось, что они не встретились раньше. Ужасались: что было бы, если бы вообще не встретились.

— Ты скажи… — допытывалась Соломея. — Скажи, что ты подумал обо мне, когда впервые пришел в редакцию?

— Подумал, что уже не уйду от тебя таким, каким пришел. Я еще раньше слышал о тебе…

Когда Сашка не стало, Борис пришел к ней. Он был весь сочувствие. Советовал ей переменить работу. К чему, мол, работать там, где все напоминает ей о погибшем муже? Да и в командировку ее теперь не пошлешь — у нее маленький ребенок. Он понимал ее положение, но люди есть люди, а работа требует своего. С этим нужно считаться. Или пусть замуж выйдет.