Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко

— Ладно, — вздохнула Мирослава, наполовину всерьез, наполовину кокетничая. — Утешусь этим. Но все же как больно: меня обошли!

Соломея Афанасьевна отвернулась к окну. Слезы блеснули на ресницах. «Да, обошли… Подумать даже обидно — дочь повторила в чем-то мою судьбу… Дорогая моя… Ведь она еще не знает всего. И вряд ли узнает». Вслух проговорила:

— Не время об этом думать. Скажи, как там у тебя с книгой? Тебе, я думаю, пора уже думать о докторантуре. Как было бы славно: молодая женщина — ученый, доктор наук…

— Теперь не знаю. Борис Николаевич согласился было прочитать рукопись и отредактировать. А теперь — не знаю. Ему не до того, раз он отказался от выдвижения на премию…

— Как так?

— А так — отказался.

— Сам?

— Да, я думаю, никто его не заставлял.

Соломея остолбенела. Отказался от премии! Теперь, когда у него все так ладилось? Она должна повидаться, поговорить с ним. Немедленно!

— Мирослава, у тебя его адрес есть?

— Где-то был. Зачем он моей мамочке?

— Слышишь, Слава, — волновалась Соломея. Что-то вспомнив, бросилась в другую комнату. Уже оттуда донеслось: — Тут какая-то тайна, Слава.

Соломея упала в кресло.

— Но только — нет, не скажет он мне ничего… Я так волнуюсь… Я не смогу говорить с ним. — Она опустила голову и заплакала.

Утреннее солнце выплывало из прозрачной дымки, начинался жаркий июльский день. Притихли вскоре каштаны, примолкла вокзальная площадь. Пассажиры спешили покинуть разогретые и уже размякшие тротуары. Садились в зеленые пригородные вагоны, поезд понесет их в рощи, леса, на мягкое лоно лугов.

Мирослава почти бежала к перрону. На душе было печально — и этот вокзал и этот перрон напоминали другой похожий день. Тот, который отгорожен от нее белыми снегами, весенними дождями и еще чем-то неизведанным, терпким… Быть может, такое чувство рождает былая мечта. Или затаенная обида.

Но ведь тот день был. Мирослава стояла теперь на том же месте. Сердце ее пело тогда от радости. Они ехали — вдвоем! — летели навстречу утреннему солнцу.

Она отгоняет воспоминания. К чему, когда все это прошло. И начала присматриваться к пассажирам, вглядывалась в разомлевшие лица. Она давно заметила, что дорога снимает с людей обычное напряжение, освобождает от будничных забот, дает отдых мозгу и мускулам, погружая их в полусон.

Приглушенный шум электрички то затихает, то журчит как ручей. Зеленая круговерть лесов за окном снимает усталость с глаз. В вагон врывается жаркий ветер, выгнанный вихрем поезда из гущи бора, настоянный на прошлогодней живице.

Мирослава вдруг видит себя в тот счастливый день. Вот так же летели они с Максимом сквозь зеленый простор. Отшумел уже их поезд…

Лети же, поезд, лети! Сейчас Мирослава ступит на те тропки, которые когда-то водили их в лесную чащу. Она должна еще раз — одна — пройти по ним. Быть может, ей наедине откроется та истина, которую она не постигла. Она хочет еще раз увидеть себя здесь и еще раз «услышать» тот разговор — где, где была фальшь? Чего она тогда недосмотрела? Была надежда, возвратись на то же место, еще раз воссоздать в памяти каждое слово, сказанное здесь, каждый жест, каждую улыбку. Теперь уже спокойно, трезво она взвесит все… И может быть, отсюда начнется ее путь к самопознанию. Тогда она найдет то, что придаст ей силу и поможет выстоять. Мать сказала: непобедим тот, кто прошел долгий путь поисков и кто нашел себя.

А Макар Алексеевич Доля сказал: «Вы чересчур эмоционально остро воспринимаете жизнь. Обычно люди чувствуют более мелко, и оттого они трезвы. Меньше у них подобных неожиданностей. И такие страдания скорее испаряются». Мирослава грустно ответила: «Возможно, так и бывает. Но мне совестно перед другими. И самой больно — не могу справиться с собой». — «Не можешь, а нужно. Главное — выстоять перед самою собой. Человек должен сам творить себя…»

…От перрона люди идут напрямик, вытоптанными в траве тропками, к речке. Небольшая синяя полоска, будто отколовшаяся от краешка неба над лесом и упавшая на бархат луга, манила свежестью. Это излюбленное место отдыха горожан. Веселыми стайками или притихшими парочками недавние пассажиры спешат, почти бегут к заманчивой синеве.

Мирослава неторопливо идет к берегу. Стала поодаль, дает обогнать себя всем, кому не терпится с плеском прыгнуть в прохладную воду реки. Нет, она не пойдет туда. Там слишком много любопытных к чужому одиночеству глаз. Вон за лугом лес, он словно растаял, окутанный жаркой сизой мглой. Ее путь — туда.

Солнце слепило глаза. Мирослава надела темные защитные очки, сняла туфли. В пляжном сарафане было удобно и легко. Дышалось свободно.

Миновала редколесье. Там когда-то был построен кем-то шалаш. Теперь — только следы костра. Перешла через ручеек. Остановилась на прогалине. Вот они, три березы. Как три подружки, сомкнув кроны, о чем-то переговариваются. И те же сосны-старушки. Она нашла это место! Та же тропинка, неведомо кем протоптанная, извивалась среди высоких кустов дикой малины.

Странное чувство овладело Мирославой. Не было ни отчаяния, ни слез. Шелест листвы, пьянящий дух распаренной земли наполнили душу спокойствием и уравновешенностью. На какой-то миг показалось, что ее усталое тело, соприкоснувшись с той полнотой силы земли, какая бывает лишь в зените лета, в июле, само стало таким же сильным. Должно быть, так чувствует себя человек в пору духовной и физической зрелости, в зените своего лета.

Мирослава огляделась по сторонам. И она так живо представила привкус родниковой воды, что почувствовала нестерпимую жажду и ни о чем больше не могла думать. Быстро зашагала по траве. Обходила толстые стволы сосен, продиралась сквозь кусты. Наконец-то! Вот он, родничок. Из-под дубового пня выбивается чистая и прохладная вода. Она стекает по черному корню в траву и тут, среди кустов, создает небольшое озерко.

Мирослава напилась, но измочила сарафан. Выбралась на твердое, легла на горячую траву. Надо высохнуть.

Сквозь шелест леса откуда-то послышалось гудение мотора. Кто-то пробирался сквозь лесную чащу на мотоцикле. Рокот мотора все ближе. И через несколько минут из-под раскидистой завесы ольшаника