Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды она оставила свое рабочее место мастера цеха и подошла к Грозе. Тот и глазом не повел.
— Встань, пожалуйста, — спокойно посмотрела ему в лицо.
— В чем дело?
— Я прошу больше не садиться на это место. Теперь я тут буду работать.
Гроза прищелкнул языком и вышел в коридор.
Ежедневно садилась за его стол. Обойдет ряды, даст каждому задание — и за работу. Справлялась быстро. А в платежный день поднялась буря: Гроза, оказалось, забрал свою получку полностью, до копейки. Хотя за месяц пальцем не шевельнул. Все видели, как он отлеживался на тюках с тканями и ватой, да еще посмеивался над «Афанасьевной». Но тут терпение лопнуло у всех — даже у его поклонников (были и такие!), парня крепко вздули. Заставили пойти к Соломее.
Он подошел с виноватым видом. Стыдливо опустил глаза:
— Простите меня, Соломея Афанасьевна. Возьмите деньги, они ваши.
Соломея сняла очки (уже носила их), отстранила от себя конверт с зарплатой Грозы. Деньги ей не нужны. Но его раскаяние, его запоздалое прозрение!.. Это было превыше всего! Долго и пристально смотрела на присмиревшего парня.
— Садись, Гроза. Твое рабочее место свободно.
Пошла по рядам. Вернулась к столу, который месяц назад оставила.
— Тихо!.. Мастер идет! — летел впереди нее шепот.
…Много воды утекло с тех пор. Она подошла к зеркалу (женщина — всегда женщина). Сколола плотный узел волос на затылке. Задержала на себе взгляд. Точно впервые за долгие годы увидела себя. Нет, она не станет вспоминать, какою была в молодости. Все, можно сказать, в порядке. Вот только никак не избавится от привычки крепко сжимать губы. Это делает ее лицо суровым и педантичным. Хотя, наверно, она и впрямь стала такою.
Лучше не знать, как мы выглядим спустя много-много лет после первой сознательной встречи с собой. Мы с надеждой льнем к детям, пытаемся компенсировать потерянное в себе чем-то новым, найденным в наших детях. Даже невольно в мыслях приписываем им те черты, какие хотели бы видеть в себе…
Разожгла плиту, поставила кастрюли. А мысли то витали где-то далеко, вокруг Грозы, то кидались к Славкиной комнате, и тогда сжималось сердце.
Вдруг почувствовала — за ее спиной кто-то стоит. Кто это? Чья-то тень замерла на стене.
— Это я, мама. Доброе утро!
Бледная Соломея пыталась улыбнуться.
— Ты?
— А… что? — Мирослава моргала сонными глазами, не понимая, в чем она провинилась.
— Прости, Слава, я отчего-то испугалась. Сама не знаю — задумалась, должно быть. Не заметила тебя, думала, ты спишь.
— А я уже давно не сплю. Еще когда Данилыч позвонил.
За завтраком обе молчали. Грустное настроение Соломеи передалось и Мирославе. Соломея искала что сказать, чтобы развеселить дочь. И тут вспомнила — письмо!
— Славка, ты знаешь, что Данилыч принес? Письмо от Грозы.
— Что ж ты скрываешь? То-то я вижу: какая-то ты растерянная у меня сегодня. Наверно, что-нибудь такое написал?
— Стихи, стихи, на, читай…
— «Привет, начальница, ура! — громко читала Мирослава. — Меня вниманием пожалуй! Влюблен чертовски бедный малый, — пришла, видать, моя пора…» А дальше уже проза: «Ей-ей, не вру: наконец влюбился. Кажется, по-настоящему, на всю жизнь. Когда-то вы бранили меня, дорогая Соломея Афанасьевна, за то, что я слишком будто бы разборчив. Клянусь, что нет. Девочки вес ласковые и милые. Но полюбить я мог только такую, как вы… Наконец я нашел свою Таню. Она очень похожа на вас. Не знаю чем — какой-то добротой. Не сердитесь, дорогая! Мы вас все любили такой. Все.
Помните первую нашу встречу? Наверно, нет. А я, как сейчас, вижу: привозят нас, грубых, обветренных. В ватниках и таких похожих один на другого хулиганов… Где только нас не подбирали! По железным дорогам, под базарными рундуками. Война!.. И сказали: учитесь и будете работать. А мы работать не умели и не хотели. Смотрели на вас как на какое-то диво. Нас много, здоровых лодырей и мелюзги, а вы одна между блестящими рядами швейных станков. Мы грубо-насмешливые, даже жестокие. А вы такая светлая и чистая…» — Мирослава перевела дыхание. Помолчала. — «У вас были, я помню, такие светлые вьющиеся волосы — вы их еще как-то узлом скручивали. И белая кофточка под черным костюмом. Вся вы были такая ясная и торжественная. И я увидел, что все вдруг захотели походить на вас. Единственное, о чем я мечтаю теперь, когда стал считать себя человеком, — это сделать вам что-нибудь хорошее… Не знаю еще, что это будет. А пока что приезжайте, Соломея Афанасьевна, на мою свадьбу. Будьте мне вместо матери. Ваш сын — Гроза». Вот моя мама Ия и для Грозы матерью стала. А то была только дорогой и незабвенной учительницей.
Соломея смутилась. Чужим голосом спросила:
— А разве… я плохая мать?
Мирослава засмеялась, пожала плечами. Подумала немного и медленно начала говорить:
— Разве имеет значение — какая мать? Ее не выбирают и не судят. Ее нужно принимать такою, какая она есть. И любить такою, как есть. И прощать. Ведь она все терпела, все прощала детям своим.
Соломея Афанасьевна всматривалась в лицо Мирославы. Какая-то мысль то вспыхивала в ее глазах, то падала трепетными тенями на лицо. Славка засмеялась, подскочила к матери и звонко чмокнула в щеку.
— Какая-то ты необыкновенная сегодня, мама. Загадочная. И как только тебя эти хулиганы слушались? Не понимаю. И не пойму все же, зачем тебе понадобилось бросать тогда работу в редакции.
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— О нет, мамочка, я совсем не хочу стареть. Кто же тогда меня замуж возьмет! Да еще и слава у меня — брошенная невеста! Как ты думаешь, это очень плохая слава?
— Об этом не думай. Тот, кто обращает внимание на сплетни, не смотрит в душу. Пустой человек. А тебе нужно счастье. Это когда люди находят друг в друге
