Машина знаний. Как неразумные идеи создали современную науку - Майкл Стревенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Случай Уэвелла иллюстрирует еще один аспект утверждения о том, что «учитывается только эмпирическое исследование», – наиболее важный для функционирования железного правила: оно применимо к публичным научным аргументам, но не к частным научным рассуждениям, и более того – только к аргументам, приводимым в институционно санкционированных научных дискуссионных площадках. Это правило никоим образом не мешало Уэвеллу размышлять о совмещении религии и палеонтологии, но препятствовало исследованию этого вопроса в научных публикациях, основной целью которых была научная коммуникация. Таким образом, в своем Бриджуотерском трактате, популярном теологическом произведении, Уэвелл был совершенно свободен в рассуждениях о роли Бога в истории жизни.
Неофициальные способы религиозного самовыражения, вдохновленные наукой, никуда не исчезли. Кельвин не упоминал Бога в своих официальных публикациях о возрасте Земли, но в 1889 году в беседе с Обществом христианских доказательств он был волен следовать за Уэвеллом в его поиске четких доказательств существования творца в рамках научной картины мира. Равно волен был Фрэнсис Коллинз, руководитель проекта «Геном человека», поддержать эту традицию в своей книге 2006 года «Доказательство Бога. Аргументы ученого».
Железное правило игнорирует подобные публикации – точнее, оно игнорирует все публикации и высказывания за пределами научных журналов и материалов конференций, – потому что эти высказывания вообще не рассматриваются современной наукой и не считаются ходами в великой научной игре. Регулировать эту игру – единственная забота правила. Его первые три нововведения – поверхностное объяснение, требование объективности и различие между рассуждениями и официальной аргументацией – функционируют синхронно, чтобы гарантировать, что все ученые действуют, исходя из единого понимания того, как устроен эмпирический ход в игре. Четвертое и последнее нововведение, «учитывается только эмпирическое исследование», настаивает на том, чтобы эмпирическим был каждый ход, и тем самым превращает игроков в мастеров в области наблюдений и экспериментов, в профессиональных добытчиков доказательств.
Уэвелл считал, что теология – важный источник знаний о природе. Тем не менее он тоже выбрал играть по правилам. Таким образом, теология и все прозрения, которые, с его точки зрения, она могла принести, были оставлены за бортом.
Боль, вызванная этим решением, разрушила обычную ясность мышления Уэвелла. Выступая против любых попыток объединить теологические и геологические рассуждения, он писал, что пытаться осуществить такой синтез означало бы предположить… что разум, будь то конечный или бесконечный, должен быть согласован сам с собой и что, следовательно, конечное должно быть способно постичь бесконечное, а также перемещаться из одной точки ментальной и материальной Вселенной в другую, чтобы проследить их связь и обозначить их границы.
Возможно, эта мысль показалась некоторым из его читателей слишком глубокой. На мой философский взгляд, это чистая чушь. Неспособный примирить указания железного правила со своими личными убеждениями, Уэвелл пытался разыскать хоть какой-нибудь выход; он, образно говоря, вернулся на школьный двор, пытаясь выпутаться из своих затруднений с помощью чистого бахвальства.
Страдания Уэвелла – ключ к важнейшему для нас моменту: для интеллекта, открытого всем достаточно обоснованным тезисам, всем убедительным соображениям, каждому вескому аргументу, ставшая привычной доктрина о том, что «имеет значение только эмпирическое исследование», парадоксальным образом совершенно чужда. Однако эта доктрина уже прочно утвердилась, когда Уэвелл начал свою научную карьеру. Как же получилось, что она стала руководить всеми рассуждениями об устройстве мира? Каково было происхождение этого самого поразительного и важного аспекта железного правила? В поисках ответа на этот вопрос мы останемся в Тринити-колледже в Кембридже, но переместимся еще на 150 лет назад.
Итак, на дворе поздняя весна 1681 года. Мы, проявив ловкость и некоторое пренебрежение к правилам, можем проникнуть в частный, обнесенный стеной сад справа от Больших ворот Тринити-колледжа. Давайте так и сделаем.
В саду мы наткнемся на деревянное строение, в котором расположилась хорошо оборудованная лаборатория. На лабораторном столе лежит записная книжка. Открыв ее, мы видим следующую любопытную формулировку:
«Нептун со своим трезубцем ведет философа в софический сад».
Здесь не видно ни трезубца, ни, тем более, самого морского бога – только печи, колбы, перегонные кубы и смеси неизвестных нам веществ. Однако в личности автора высказывания не может быть никаких сомнений, поскольку вы стоите в лаборатории Исаака Ньютона, изобретателя исчисления, первооткрывателя законов движения и гравитации, анализатора света – и одного из величайших алхимиков своего времени.
Листая страницу за страницей густо исписанный блокнот Ньютона в угасающем свете дня, мы находим интересное описание знаменитого «зеленого льва»:
«Относительно Магнезии или Зеленого Льва. Это называется “Прометей и хамелеон”. Также Андрогин и девственно-зеленая земля, на которую Солнце никогда не бросало своих лучей, хотя он ее отец, а Луна – мать».
Рисунок 8.2. Лаборатория Ньютона в Тринити-колледже, Кембридж, располагалась где-то в пределах его личного сада (внизу справа), куда вела крытая лестница из его комнаты на среднем уровне, справа от Больших ворот Тринити. Ньютон жил в этой комнате с 1673 года, пока не покинул Тринити в 1696 году. С гравюры Дэвида Логгана 1690 года
Пролистав до конца блокнот, вы видите удивительное открытие:
«10 мая 1681 года. Я понял, что утренняя звезда – это Венера и что она дочь Сатурна и одного из голубей… 14 мая. Я понял, что такое трезубец. 18 мая. Я усовершенствовал идеальное решение… орел уносит Юпитера ввысь».
Что выяснил Ньютон?
Возможно, ответ кроется в недатированной заметке, описывающей извлечение чего-то экстраординарного из жил зеленого льва:
«Растворите фитонциды зеленого льва в центральной соли Венеры и дистиллируйте. Этот дух – … кровь зеленого льва Венеры, вавилонского дракона, который убивает все своим ядом».
Другие примечания отождествляют кровь зеленого льва с «оживленной ртутью», веществом, способным разрушить даже золото – «зеленый лев, пожирающий солнце».
Что касается природы «оживленной ртути», то о ней мы мало что знаем (ее не следует путать с обычной ртутью). Точно так же «трезубец», по-видимому, является своего рода химическим процессом, но мы слабо представляем, что это такое и как оно должно работать. Фантастический язык Ньютона – это своего рода алхимический код, вдохновленный языком других алхимиков, в котором «зеленый лев» обозначает стибнит или сурьмяную руду, «Венера» – медь, а «голуби Дианы» – серебро. Однако его труды не могут быть полностью разъяснены с использованием одних только общепринятых значений. Очевидно, что вавилонский дракон – более загадочная добыча, чем сурьмяная руда или обычная ртуть, но поскольку Ньютон не объяснил цель своих экспериментов и не предоставил ключ к своей системе описания, мы понятия не имеем, что именно,
