Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

– Может быть, мы когда-нибудь обратимся к вам с какой-нибудь просьбой, – или вопросом, – но… Если вы сочтете для себя неудобной ту или иную просьбу, то кто ж вас заставит? У нас нет и не будет возможностей как-либо вас заставить.

– Так. Теперь кончай парить мне мозги, и отвечай, чем таким вы собрались заниматься, если вам понадобился я?

– Давайте так: я скажу, чем мы не будем заниматься точно. Скупкой краденого, наркотиками, стволами, содержанием малин, самогоноварением, – Михаил Абрамович Блюм, прикрыв глаза, загибал пальцы, – а также валютой, золотом и камешками. Мы не собираемся обыгрывать в карты каких-нибудь лохов. Не будет также краж, пьяных драк и поножовщины. В вашем районе всего этого вообще станет существенно меньше. Понимаете ли, меньше всего нам нужен какой-нибудь кипеж… Меньше, чем кипеж, нам нужна только лишняя дырка в организме. А если в своем перечислении я что-нибудь позабыл, так вы задавайте вопросы…

– А за что ты сидел, почтенный?

– Что, еще-таки заметно? Это было в далекой молодости. А молодость – она глупа, товарищ майор. За что могут арестовать молодого человека, который терпеть не может ссор и драк? В одном месте купил, в другом – продал, ну вы же понимаете… А вот вы, вы гражданин майор, – много ли получили за тот самый складик возле Старой Текстильки? Какую благодарность, кроме выговора, мата, угроз поставить вопрос о неполном служебном и тому подобного? Хотя уж вы-то как раз соответствуете… Это не комплемент, потому что вы все-таки, извиняюсь, не дама…

– Тогда последний вопрос: почему вы подошли именно ко мне?

– Я мог бы сказать, что это потому что мы считаем вас умным человеком, и это-таки да. Я мог бы сказать что это потому что нам обидно видеть, что такой почтенный человек имеет так мало и его так мало ценят, хотя и это имеет место. Но это не вся правда, а я не хочу врать. Чтобы сказать уже всю правду, я скажу только, что я уже – старый человек, и поэтому я много всякого слыхал и много помню.

Майор медленно поднял на него взгляд, гость – молчал, спокойно смотрел на него, а глаза его при этом были строги, но при этом еще и полны неизбывной еврейской печали.

XIII

Позднее он так и не смог решить окончательно, – с какого момента начался следующий этап процесса. Очевидно – все-таки с той истории с дисками. Костин, услыхав завиральный проект бригадира сводной бригады фарцовщиков Игорька, молча покрутил возле виска:

– Вы меня что, за великого конструктора принимаете? За Шухова? За Эдисона? Так я не Леонардо да Винчи!..

Из чего можно было сделать вывод, что конструировать высокого класса приемник и звукозаписывающую аппаратуру он отказывается категорически. По причине того, что не умеет этого вообще, и не смог бы даже и под угрозой расстрела. Что максимум, на что его может хватить – так это на изготовление отдельных деталей. Если ему дадут схему, характеристики и материал. А лучше, если объяснят требования к материалу, поскольку он-таки как раз материаловед. Вообще говоря, к моменту начала операции "Танго" они здорово наблашнились и решали такие технологические задачи, которые привели бы их в ужас еще полгода тому назад. Вершиной их достижений было то, что они смогли скопировать МПБ своего "Топаза". В этот момент Костин трясся совершенно позорным образом, а когда дьявольская авантюра анализа все-таки завершилась успешно, – перекрестился. Совершенно машинально. При том, что он понятия не имел, как это делается, и поэтому для надежности перекрестился сначала слева-направо, а потом – справа-налево. Сначала правой рукой, а потом, на всякий случай, – левой. Суммарно вышло четыре раза, но это не повредило делу. Каким образом Мохов позаимствовал на одну-единственную ночь основные блоки "Топаза" из запертого на ночь кабинета главного экономиста, который боялся положенной ему по штату ЭВМ прямо-таки панически, – осталось его маленькой тайной. Но это, – повторяем, – было их наивысшим достижением. На совете Малого Круга, включавшего их двоих и только их двоих исключительно, было решено потихоньку подкатиться за помощью к наиболее успешным старшекурсникам из самых влиятельных Московских вузов. Опасность была страшно велика: Костин, куда лучше разбиравшийся именно в этом вопросе, объяснил соратнику, какой настоящий процент составляют стукачи в этих самых элитных школах. Так что рисковать в истинном понимании этого слова никак нельзя. Сугубо, дважды и трижды, – провозгласил он, – надо обеспокоиться тем, чтобы студенты прилагали свои умные головы и умелые руки к их делу исключительно втемную. Даже не догадываясь, что именно они делают. Другое дело, – насколько это, вообще говоря, осуществимо. Костин и вообще был в области межчеловеческих отношений гораздо лучшим теоретиком и аналитиком, нежели практиком и оперативником. Когда у него было время на раздумья, он, как правило, довольно точно разбирался, кому что выгодно, на что и кто способен, кто с кем дружен и как вообще будет развиваться интрига. В непосредственном общении его отличало почти абсолютное неумение как-либо повлиять на своего визави. Студенты – чистые души, – Мохову даже немного совестно было их обжуливать, – вывели их на одного аспиранта, который, по их словам, как раз и занимался акустической аппаратурой. Кроме того, по их словам, аспирант был вовсе не от мира сего, ничем в этой жизни, кроме звукозаписи, звуковоспроизведения, обертонов и прочих мембран не интересующийся. Прикинув, они и решили, что лучшего кандидата на роль исполнителя в плане "Танго" им даже и искать-то нечего. Кроме всего прочего, слегка проследив за образом жизни кандидата, они справедливо решили, что человек, настолько погруженный в науку, вряд ли может быть стукачом. Они как-то не подумали, что сама по себе рассеянность – ни о чем еще не говорит, сама по себе – она может быть только признаком сосредоточенности на каком-то конкретном вопросе. И вообще – самой способности к сосредоточению на чем-либо. В довершение всех бед, Мохов решил, что разговаривать с аспирантом будет Костин, – как классово-близкий.

Уже через несколько минут разговора он понял, что абсолютно неправильно представлял себе характер собеседника. Худощавый, невысокий, страшно серьезный молодой человек с короткой стрижкой ежиком и смотрел на него необычайно внимательно, словно бы ожидал услышать от него самое важное известие в