Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

его жизни. И задавал вопросы, которые каким-то совершенно естественным, лишенным малейшего коварства образом подводили отрешенного от всего мирского акустика к тем вопросам, которые технолог как раз и не хотел поднимать. Видно было, что того несколько злит бестолковость собеседника, но он – только с такими и общался всю свою жизнь, а потому привык, притерпелся и примирился, как с неизбежным злом. Костин, когда ему было уж вовсе нечего говорить, начинал слишком громко и фальшиво похохатывать, хлопать собеседника по плечам и не слишком удачно шутить. При этом он отдавал себе отчет в том, что смех – фальшив, похлопывания – фамильярны и неуместны, шутки – неудачны, а сам он – нелеп и неестественен до боли. Он вообще странным образом чувствовал себя чем-то вроде дворняги, пегой помеси рядом с породистой, хорошо обученной овчаркой. У них были разные весовые категории, – и у технолога хватило ума понять это, хотя, в общем, он был о себе достаточно высокого мнения. В конце концов, отчаявшись добиться толку от визитера, аспирант пожал плечами и нехотя согласился попробовать собрать надлежащую аппаратуру.

Если бы они хотя бы отдаленно представляли себе, с чем им придется столкнуться, то не стали бы связываться, и бежали бы от плана "Танго", как от чумы, но к моменту истины бросать было поздно – слишком глубоко застряли в своем безнадежном мероприятии. Они делали ему детали, крали детали, иногда – выменивали и покупали детали, и, столкнувшись с иными из образцов, на которых не было никаких данных относительно фирмы производителя, аспирант иногда пожимал плечами, иногда – молча возвращал изделия, а иногда – поглядывал очень уж странно на неловко улыбающегося Костина. А потом он поставил вопрос ребром: либо ему говорят все до конца, либо он прекращает столь подозрительное сотрудничество. Прямо сразу? Прямо сразу. И денежки вернет? Можно вернуть. А можно направиться в компетентные органы, после чего – перестать волноваться о долгах… На более поздних этапах Диаспоры подобное поведение Евгения Медведева кончилось бы, скорее всего, очень-очень скверно, а судьба его после подобных слов была бы решена однозначно, – в духе высказывания Отца Всех Народов относительно человека и проблем. Но в то время в городских кланах не было еще Службы Ликвидации, и глупая, наивная, от полного незнания настоящей советской жизни происходящая угроза – прошла. Ему очень повезло, но получилось так, что им повезло тоже. Неизвестно, поверил ли акустик сляпанной на скорую руку легенде, что Костин-де сделал открытие, создал технологию, но решил не патентовать ее, пока не поимеет от использования соответствующие выгоды. Кто ж знал, что неофит и сам по себе считает жуткой несправедливостью то, каким образом оплачиваются в родной стране достижения ученых и инженеров? "Нет, – горячо, чуть только не брызгая слюной, говорил он, – за технологии, которые дают миллионы, – в лучшем случае премия в размере двух нищенских окладов! Но чаще того, – то, что могло бы дать миллионы, просто-напросто оказывается никому не нужным". Видно было, что это – прямо-таки пунктик у этого человека, в остальных отношениях – спокойного, выдержанного и малоэмоционального, даже несколько суховатого. Но достаточно было при нем сказать что-нибудь о том, как "у нас" принято обращаться с интеллектуальной собственностью, он превращался в опасного маньяка и был говорить на эту тему бесконечно, со страшным количеством повторов и примеров, ветвлений и вставных эпизодов, неподдельного возмущения и бессвязной ругани. При этом он, как и подавляющее большинство населения был, разумеется, совершенно искренне, без малейшего притворства советским человеком. Все то же: за что ни возьмись конкретно, – ну, - все погано, и любой согласится, но попробуй задень все пролетарское мироустройство целиком… Вот попробуй только! Девять человек из десяти совершенно искренне возмутятся и начнут спорить, и дай бог еще, если не донесут по принадлежности. А так как в дополнение к торжеству справедливости – да еще дают та-акую возможность та-аких исследований… А если за это – да еще и платят несколько побольше, нежели доцентам… Он отдался им всей душой, и – весьма сознательно, серьезным кивком головы признал все меры предосторожности, выработанные Малым Кругом, предложил некоторые собственные соображения по этому поводу, и свято им придерживался. Уж он-то имел все возможности привлекать энтузиазм и потрясающий интеллектуальный потенциал студентов, причем это были не только старшекурсники. Он-то знал, как разбить исследования на множество конкретных частностей, не позволявших сделать какие-то далеко идущие выводы. Лабораторные работы. Научные кружки. Система НТТМ. К этому времени Костин Сергей Анатольевич сделал, в дополнение к "прялке", устройство, позволявшее его нити копировать. Это время характеризовалось потрясающими комбинациями людей в тех или иных группах: на этапе окончательного осуществления того же самого проекта "Танго" в одной и той же комнате могли сидеть бок о бок, к примеру, студенты Консерватории и отрешенные от грубой реальности, рассеянные математики. Музыку – записывали с радиопередач, с иностранных пластинок и кассет, записи наиболее модных "бардов" и "андеграунд" приносили с концертов, – это было, как всегда. Но следом начинались отличия. Запись, – впервые в Советской практике, если не говорить о деятельности спецслужб! – переводили в цифровую форму, а "консерваторы" – последовательно, сменяя друг друга, трудясь до пота, очищали запись от накопившихся ошибок при перезаписи. Результатом процедуры было то, что полученная в результате запись оказывалась лучше оригинала. Более качественной, богаче несущими эмоции обертонами. Для того, чтобы сбить с толку спеца по прикладной математике, пришлось озаботиться тем, чтобы втиснуть "Топаз" в фирменный ибээмовский корпус. Монитор, после долгих колебаний, они все-таки решили сделать старой, доброй Иртеневской конструкции, – с молекулярными лазерочками, но при этом, натурально, снабдили его маркой "Томсон Спешиэл". Студент буквально влюбился в свой инструмент, – только что не целовал его при встречах и прощаниях, шумно им восхищался, и надоедливо, чуть ни каждый раз повторял, что: "Нашему дерьму – тут и делать нечего, оно тут и рядом не лежало…", и каждый раз, слушая его сентенции, Основатели с трудом сдерживались от нервного смеха. Так появились знаменитые "серые" диски. То, что они целиком состояли из тубулярного углерода, – диктовалось соображениями технологичности, но побочным результатом этого стала чудовищная стойкость пластинок. Чуть ни самой сложной проблемой оказалось, парадоксальным образом, печатанье "фирменных" конвертов. Но и этот вопрос удалось, в конце концов, разрешить при помощи друзей из солнечной Грузии…

При всей осторожности виновников Диаспоры, им все-таки не был чужд определенный понт: долгое, долгое время все порождения Костинской "прялки" неизменно несли на себе вертикально ориентированный черный ромбик. Пусть сколь угодно маленький и незаметный. После