Два романа о любви (сборник) - Борис Горзев

– Я сыграю вам… – Джузеппе затянул паузу, – один этюд… Да, один этюд.

Он поднял руки, и, будто в раздумье, они застыли над клавиатурой. Но вот раздались звуки. Они были не привычных для клавесина высоких тонов, уже не быстрые, не такие, как в том аллегро, когда, сразу вспомнил Петр, старик Антонио наставлял мальчика: «sehr lustig», то есть весьма быстро, весело, аллегро мольто. Нет, Джузеппе исполнял что-то другое, совсем другое. А что?

Это длилось несколько минут. И вот стихло. Джузеппе, глядя перед собой, опустил ладони на колени. В полной тишине Биче спросила:

– Это анданте – откуда, кто? – Мальчик молчал, и она повторила резко: – Джузи!

Он повернул к ней голову, тряхнул кудряшками:

– Да, анданте… Я сочинил его в память синьора маэстро, синьора Антонио, учителя.

Биче подняла руки и медленно начала аплодировать. Один хлопок, другой, третий. За ней стали хлопать остальные, Петр тоже. Мальчик поднялся от инструмента и склонил голову. А по лицу матери Джузеппе потекли слезы – скорее всего, слезы радости и восхищения: ведь вряд ли ей прежде приходилось слышать, как теперь играет ее сын. И не только играет, но и сам сочиняет…

После этого Биче пригласила всех в соседнюю комнату. Там уже был накрыт небольшой стол – тарелки с бутербродами, две вазочки с печеньем и булочками, бутылка вина, бокалы, упаковка с соком.

– Петя, откройте вино, вон штопор, а Джузи налейте апельсинового сока. Прошу, синьоры, шведский стол, так сказать, прошу, поднимем бокалы за память, за светлую душу дедушки. Он с Богом теперь, и со своей музыкой, и с бабушкой, конечно, они встретились. Ну, прошу! Упокой его душу, Царь небесный и Ты, Святая Дева!..

Проголодавшийся Петр съел целых три бутерброда, а что до вина, то лишь пригубил, поскольку хотел сменить Биче за рулем – ведь устала, конечно, а тут еще обратная дорога, целых 170 километров. Так и сказал ей, когда, закончив с печальной трапезой, все спустились вниз и стали прощаться у машины:

– Теперь поведу я, а то вы устали. Кстати, я это хорошо делаю, и права при мне.

Она ответила, как частенько случалось, резко:

– Исключено, я сама!.. – Но вдруг помягчела: – Ладно, посмотрим, спасибо. Но пока – я. – Потом уже громко: – Джузи, забирайся назад! Петя, его баулы – в багажник! Ну, прощайте, синьоры, и вы, Паола. Спасибо, что вы были с нами, спасибо, что пришли. А что до Джузи, то не беспокойтесь, Паола, будем перезваниваться, и, да, жду вас у себя в Милане 19-го марта…

Когда уже тронулись, Петр поинтересовался:

– А почему именно 19-го марта, как вы сказали?

Биче повернула к нему голову. Странно: она лучезарно улыбалась (блеснули негритянские зубки).

– О, это наш светлый праздник! Как раз для Джузеппе. Да, Джузи? Так вот: это праздник святого Джузеппе, или День святого Иосифа. Feast of Sacred Joseph, если по-английски, наш официальный общенародный праздник. Ведь Джузеппе – это и есть Иосиф. Вот так… Джузи, а свои любимые леденцы ты прихватил? Ну соси, соси. А то, хочешь, я для тебя чуть стекло приспущу? Ну, смотри, если будет мутить, ты скажи, мы остановимся, сделаем передышку. А в Брешии – это само собой. Вперед, синьоры, в нашу сыроватую Ломбардию, храни ее Господь!..

Дальше всё было прогнозируемо. После Брешии поменялись за рулем, а когда наконец подъехали к дому в Милане, из подъезда выскочил Джино и, даже не кивнув взрослым, кинулся к Джузеппе и повис на нем. Потом, умывшись с дороги, сели обедать в гостиной. Подавала Стефания, и Петр опять отметил про себя, как это, оказывается, приятно, черт возьми, когда тебе подают, ухаживают за тобой.

Ели в основном молча (судя по всему, здесь было так заведено строгой мамочкой), лишь мальчишки, довольные встречей, перемигивались и улыбались чему-то. Наконец с обедом покончили, заговорщики отправились в комнату Джино, Биче сказала, что она немного отдохнет, и ушла к себе, да и Петр решил сделать то же – подремать после броска туда-сюда и сиденья за рулем на скоростной трассе.

Где-то часа через полтора в дверь постучала Стефания, сообщила, что в гостиной накрыт кофейный стол (именно так: кофейный стол!) и хозяйка уже там. Петр ехидно подумал: в чем сейчас положено явиться – в смокинге и галстуке-бабочке? Однако за неимением оных надел тот пиджак, который был при нем, а галстук (обычный, не «бабочку») оставил в шкафу.

Впрочем, и Биче, как оказалось, сидела за столиком в домашнем наряде, хотя элегантном, разумеется. Так что зря он ехидничал, всё нормально.

А вот вкус кофе оказался особенным.

– Что это за сорт? – поинтересовался Петр.

– О, вы оценили! – Биче даже подняла палец. – Этот сорт называется «Monkey Coffee». Остров Тайвань! С плантаций на склонах Формозских гор, но затем с какой-то сложной цепочкой обработки сырых зерен. У этого кофе вкус сильный и горький. Да? И какой аромат! Не думаю, что тут нужен кап-тестер, чтобы отличить этот манки-кофе от «робусты» или «арабики».

– А кто такой кап-тестер?

– Вы не знаете? Специалист, умеющий на вкус различать и определять сорта кофе. Элитная профессия, как и мастер-парфюмер.

– А, у нас этот мастер называется «нюхач», если по-простому, на уровне жаргона. Значит, ваш кап-тестер – это «вкусач».

Последнее слово Петр произнес по-русски, отчего Биче сделала удивленное лицо и засмеялась:

– Не поняла!

– И не поймете, потому что я не знаю, как это адекватно перевести одним термином на итальянский. Человек, который всё отличает на вкус, отличает и различает. Но дело не в этом, а в том, что вы смеетесь. Вам это идет, хотя такие подарки вы делаете редко.

– А если часто, то это уже не подарок, а банальная обыденность, ведь так?

– Так, так, – пришлось согласиться. – Ладно, спасибо за подарок. А кофе… этот ваш манки-кофе, он мне очень нравится.

– Отлично, перед отъездом купим вам большой пакет на пятьсот граммов. Столько хватит?

– Надолго. И отцу в подарок отсыплю, он обожает кофе.

– Тогда купим два раза по пятьсот. А кто он, ваш отец?

– Нынче пенсионер, хотя и работает. Собственно, он всегда так работает – за столом, письменным. Он, как и я, переводчик, даже довольно известный у нас, но в своих, узких кругах. Переводит с испанского и английского художественную литературу, хорошую тоже, которую даже публиковала «Иностранная литература», это такой наш знаменитый толстый журнал. Так что мой папа – человек тоже с тонким вкусом, но не с кофейным, а литературным, в отличие от меня. Я – специалист по всяким официальным, юридическим и техническим переводам, с итальянского и английского. Хотя в живом общении могу почти всё, то есть понимаю и говорю. Или я слишком завышаю себе оценку?

– Нет, – спокойно среагировала Биче, – тут вы адекватны.

– А где не тут?

– Э… Да ну вас, Петя! Вы что, следователь или синьор прокурор? У меня могут быть свои тайны, верно? Закрыли тему.

– Хорошо, у меня тоже есть свои тайны. – Он усмехнулся и кивнул на портреты на стенах: – А вот это, если не тайна? Почему они у вас, портреты ваших предков? Я ведь еще в прошлый раз видел – у вас, здесь.

– А, ясно! – Биче развернулась к стене с портретами и закинула ногу на ногу. – Это ясно и просто. Опять дедушка, мой Антонио. Когда это было? Ну, несколько лет назад. Вдруг он сказал мне, что хочет передать мне эти портреты. Вот помру, засмеялся, и чтобы они висели у тебя, чтоб ты смотрела и знала, кто ты. Ты и Джино тоже. Чтобы ты ему рассказывала… Ну и переписал всё это на меня, то есть в мою личную собственность, официально, а то, знаете, всякое бывает. Вот с тех пор они висят тут. Теперь, так вышло, не надо ничего оформлять по наследству, это мое. Вот такой дедушка… – Она замолчала, потом усмехнулась: – Вообще как странно я росла! Иногда с родителями в американском Чикаго, иногда с дедушкой-бабушкой в итальянском Леньяго, а потом уже всегда в Леньяго, и только с дедушкой, потому что бабушка умерла. Мне было лет восемь. И с тех пор – только он, Антонио. Он стал мне как отец. А мой папа, который в Штатах, он чудесный, он – папа, конечно, но мой отец – это дедушка Антонио. Вот такие чудеса. А еще у меня в Америке есть младший брат, такой же мулат, он сейчас в армии, в авиации, как когда-то папа, но его я вижу очень редко. Вот и вся моя жизнь.

– Вся? – не поверил Петр.

– Ну та, которая прошла под знаком дедушки: его воспитание, его музыка, мое обучение музыке – сначала по его наставлениям, потом музыкальная школа, потом консерватория в Вероне, я стала флейтисткой, играла в камерном оркестре, потом даже симфоническом… Говорили, талантлива. А, не знаю! И теперь играю в оркестре, но основная моя должность – концертмейстер. Да вам это известно.

Петр думал-думал и все-таки спросил:

– А Джино?

Биче заметно напряглась. Возникла пауза. И вдруг смешок:

– Вы имеете в виду, откуда он взялся? От любви, откуда же еще! У какой-то другой девушки бывает и случайно, по глупости, а у меня – только от любви. Я вас удовлетворила?

– Вполне. И извините за бестактность.