Два романа о любви (сборник) - Борис Горзев

– Синьор Антонио, кажется, говорил вам о моем двоюродной прадеде – генерале Грациани?

– Да, говорил, – кивнула Биче. – И что?

– Что? Знаете, я до сих пор не могу смириться с тем, что один из моих родственников был фашистом.

– Фашист – это кто, мама? – подал голос Джино.

– Как Муссолини. Не перебивай взрослых! – резко ответила мальчишке Биче, но затем стала объяснять ему: – Фашисты были плохими потому, что относили себя к высшей расе, выше остальных народов, а некоторых считали и вовсе недочеловеками, например евреев, славян, негров, цыган, и убивали их.

– А почему?

– Потому что фашисты хотели владеть всем миром, вот и придумали себе оправдание всё захватывать и со всеми расправляться. Понял, Джино? Теперь помолчи, – и повернула голову к Петру: – И что? Ну был в вашей генеалогии такой, был. Брезгливо, да?

– Вот именно.

– Бросьте, Петя, мало ли что было в истории и кто у нас в роду! Наверно, у трети итальянцев среди предков – фашисты, и у половины немцев тоже. И у вас в России предки-сталинисты у половины народа, наверное.

– А то и больше.

– Тем более. Поэтому изживите этот комплекс. Дело не в том, кто у вас был, а кто вы есть, кто вы сами. А кто вы есть, кстати?

– Это вы тоже знаете. Всего лишь переводчик, с любимого итальянского в том числе.

– Знаю. Но я не об этом. Я – о сути. Так вот: вы кто?

Хороший вопрос! Петр решил отшутиться:

– Джино, как думаешь, кто я такой?

Мальчик перестал отхлебывать сок и уставился на Петра. Внимательный взгляд черных глаз – даже неуютно сделалось.

– Вы, синьор Пьетро, вы друг дедушки, – прозвучало наконец. И опять вопрос к матери: – Так, мама?

Биче покачала головой и сказала негромко:

– Так. Ты молодец, Джино, ты попал в цель.

– Это как – в цель? – не понял тот.

– Это значит… – Однако развивать эту тему Биче, судя по всему, посчитала ненужным и кивнула на стол: – Ты закончил есть? Тогда положи приборы, как положено, и можешь идти. Только не греми стулом, аккуратно, как воспитанный синьор!.. Постой, я тебя поцелую… Ну, всё, иди, мальчик мой золотой!

Назавтра, уже по пути в машине, Биче стала излагать их программу.

– В Леньяго сразу едем на кладбище, это в черте города, там нас должны ждать. Совершим захоронение. Потом – в дедушкин дом, в его музей. Там короткая церемония. Хотя даже не церемония, а просто дань памяти. Вот и всё, затем обратно в Милан… – Но через полминуты опять заговорила: – Да, чтоб вы знали. Обратно поедем не одни, а вместе с Джузеппе. Помните его? Джузи… Он один из учеников дедушки, самый талантливый, дедушка его очень любил. Любил как внука. Всё хотел взять его к себе домой, но мать Джузи упрямилась. Она больна, и Джузи ей помогает по дому, там еще его младший братик… В общем, по завещанию дедушки ей досталась некоторая сумма, и она наконец дала согласие. Мне дала. Чтобы я взяла Джузеппе к себе в Милан. Так меня дедушка просил. Мальчик должен учиться музыке, не бросать это. Так я и сделаю: сначала он будет заниматься с педагогом, вместе с моим Джино, а потом, даст Бог, ему путь в консерваторию. Да, так и будет. В память дедушки, и так надо по сути. А к тому же Джино будет веселее, он обожает Джузи. Так что обратно едем вместе с ним.

– Что ж, прекрасно, – отреагировал Петр. – Я не знаток музыки, не ценитель, но, по-моему, он играет превосходно, я слушал, как он играл Моцарта, а еще рассказывал про Моцарта забавные истории. Да, хорошо это помню. Мне он очень понравился, этот Джузеппе. Мальчик с темными кудряшками…

Вскоре пошел мелкий дождь, Биче включила «дворники», сбросила скорость. И так-то было туманно, а еще и мокрое шоссе. Но миновали Брешию, и дождь кончился. А чем ближе к Вероне, тем становилось яснее, прозрачнее.

– Это мы выехали из Ломбардии, а наша Ломбардия в начале весны – почти всегда так: тепло, но туманы и дождь, – заговорила Биче. – Но теперь будет лучше. И уже миндаль зацветает – вон, смотрите! В Сицилии это начинается в феврале, а здесь в марте. Красиво, да? Красиво, жизнь!.. Вы не проголодались, Петя? Ну, тогда до конца, там перекусим…

Свернули с основной трассы на Леньяго. Да, знакомое место. Как раз тут, вспомнил Петр, произошла историческая встреча – он и старик Антонио в старинном одеянии. Кажется, это было вчера, а старика уже нет на свете… Десяток километров, и вот уже мост через Адидже, а затем и сам город. Свернули туда-сюда и наконец остановились перед невысокой оградой, за которой виднелся храм, тоже небольшой, белый, в окружении кипарисов. На ограде – доска с надписью: «Высокомерие, богатство и власть не пересекают границы этого святого ограждения». Тут же, у входа, стояла группа людей.

Вышли из машины, и Биче всех представила друг другу. Сняв шляпу, Петр познакомился с двумя пожилыми синьорами (местным врачом и директором театра Сальери в этом городе), затем с матерью Джузеппе (синьора средних лет с заостренным лицом, вся в черном) и наконец пожал руку ее сыну – мальчику с темными кудряшками, сказав: «Помнишь меня? А я тебе хорошо помню, ты здорово вырос».

Прошли вовнутрь. Тихо, спокойно, безлюдно. Католическое кладбище, таких Петр еще не видел. Светлый мрамор на могилах, на плитах, высоких и низких, между ними свечки кипарисов. Как-то тут по-домашнему, никакого уныния. Какие-то белые постройки, типа маленьких домиков («Это капеллы, – пояснила на ходу Биче, – склепы, вот туда, в наш, и поставим урну с прахом дедушки»).

Вот и «наша» капелла. Биче отворила дверцу ключом, приняла от Петра урну и ступила внутрь, остальные, перекрестившись, последовали за ней. Биче установила урну в нишу, рядом с другой урной, чуть выше которой была выбита надпись: «Джулиана Сальви. Бог принял твою светлую душу». Ниже – даты жизни и большой крест. Это бабушка, жена Антонио, понял Петр, а Биче произнесла полушепотом: «Скоро сделаем надпись и для дедушки. Закажите, синьор Марко, я оплачу, естественно». Помолчали минут пять. Биче кашлянула, все, как по команде, опять перекрестились и гуськом выбрались из капеллы на свет божий.

Вышли за ограду кладбища, и Биче сказала, чтобы мать Джузеппе садилась с ней в машину. Они тут же уехали, а мужчины, включая мальчика, пошли пешком. Петр надел шляпу.

Вскоре подошли к дому, Джузеппе дернул за язычок колокольчика, послышались шаги, и Биче открыла входную дверь. У вешалки перед лестницей Петр увидел два потертых кожаных баула – никак, это вещи Джузеппе, подумал, вещи на новое житье-бытье в Милане, заранее принес.

Поднялись на второй этаж, и Биче сразу провела их в ту комнату музея, где стоял клавесин. Войдя туда, Петр почти остолбенел. Не потому, что там горели свечи, много свечей, а из-за портрета, точнее – большого фотопортрета, вертикального, в рост. Старик Антонио в наряде Сальери! Именно такой старик Антонио, каким Петр впервые увидел его на шоссе. Седой парик, завитый по бокам (а вот банта на затылке не видно, фото снято анфас), распахнутый редингот, под ним – сюртук со старинными пуговицами, с кружевными обшлагами рукавов; в согнутой руке – невысокая шляпа с загнутыми полями, – в общем, чистый XVIII век. Да и вообще, скажи, что тут изображен именно Сальери, так многие и поверят, если, конечно, не возьмут в голову, что это не живописный портрет, а фотография.

Старик Антонио (или старик Сальери) глядел на Петра в упор, без улыбки, внимательно и с достоинством. В глазах поплясывали свечные огоньки. Прямо живой, мистика!

Петр почувствовал плечом, как рядом встала Биче. Вместо того чтобы спросить ее, откуда это большое фото, он сжал ее руку у локтя и тихо произнес одно слово:

– Антонио!

Она кивнула:

– А какой Антонио – Сальви или Сальери – вроде и не понять, правда? Двойник, вот так… Этой фотографии лет десять. То есть не конкретно этой, а небольшой по размеру. Негатив сохранился, и ту пленку я забрала у дедушки, забрала и, видите, правильно сделала. Вот теперь заказала у наших фотопортретистов в Милане, чтобы по негативу сделали большую печать. Сделали, но нарочито тонировано, с преобладанием коричневых тонов, чтобы походило на старые времена… А той, первой фотографии дедушка почему-то стеснялся и почти никому ее не показывал. Говорил: ну, похож, да, но какой я двойник, какой Сальери, до такой чести я не добрался и никогда не доберусь. И я, да, от греха, прикарманила пленку с этим кадром – чтобы у него не пропало или он ее не выкинул, не дай Бог. Правильно сделала! Теперь вот как здорово, какая память – и о дедушке, и о его музее! Как вы считаете, Петя?

– Конечно, вы правильно сделали, – подтвердил он ее слова. – Вы молодец.

– Да, спасибо, я знаю.

Произнеся это, Биче отошла в сторону и повела рукой, указывая всем на стулья – дескать, прошу. Сели все, кроме мальчика, который подошел к клавесину, постоял в раздумье, но ничего не сказал и наконец тоже уселся перед инструментом. Тишина. Отблески огоньков на шоколадной полировке клавесина, на фотопортрете синьора Антонио, на бронзе подсвечников.