Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Белой дороги! – пожелал Чагдар.
– Хорошо оставаться! – хором ответили ему.
Телега выкатилась с база на потрескавшуюся от августовского зноя дорогу, запылила по выжженной степи. Чагдар смотрел вслед уехавшим, пока облачко пыли не превратилось в неясную размытую точку, потом закрыл ворота, запер на засов. Сходил к задней калитке, выглянул. Жеребчик выщипывал на пастбище редкие былинки, корова и теленок лежали в тени карагача и жевали жвачку.
Очир хотел завести пса, но после голодных лет собак в станицах было мало и стоили они дорого. Вместо собаки купил амбарный замок и приладил его на калитку.
Чагдар взял корзину, запер вход, положил ключ в карман и отправился в сад – собирать падалицу для скотины.
Сад страдал от жары. Листья на деревьях свернулись и подвяли, приствольные круги были густо усыпаны зеленой падалицей, яркой на фоне выгоревшей травы. Но на ветвях оставалось столько зревших плодов, что подпертые рогатинами ветви прогибались и грозили обломиться у основания.
Чагдар уже разбирался в сортах яблок. Вот папировка – раннее яблоко, малосочное, быстро созревает и лопается, становясь рыхлым, как печеная картошка. Но для скота – лучше не придумаешь. Мягкое, сахаристое, отличная подкормка в жаркую пору. Боровинка – тоже летнее яблоко, но потверже, посочнее, с кислинкой, для сушки подходящее. Светло-желтый синап со стыдливым румянцем и полосатый зелено-бордовый анис – осенние яблоки, всю зиму могут храниться в соломе, но в августе их не угрызешь и скулы от кислоты сводит.
Чагдар двинулся к папировке. Падалицу нужно выбирать помельче, чтобы животные не подавились, заглотив яблоко целиком. Но едва набрал половину корзины, как на соседнее дерево с шумом села сорока и возмущенно застрекотала. Чагдар замахал руками. Сорока отлетела было, но тут же вернулась и застрочила, как из пулемета. В голове невольно всплыло калмыцкое поверье, что сорока стрекочет не к добру. Чагдар начал бормотать отводящее заклинание, но устыдился. Набрал полную корзину яблок, взвалил на спину, понес на баз. Сорока полетела следом.
Чагдар высыпáл яблоки под навесом, когда услышал протестующее фырканье жеребчика. Что-то екнуло в груди, как не екало давно, с самой Монголии. Он метнулся к задней калитке, сдернул засов, осторожно выглянул.
Двое мужиков: молодой безусый и постарше с бородой – суетились вокруг жеребчика. Путы с ног были срезаны. Тот, что постарше, тянул жеребчика за накинутую на шею веревку, второй похлопывал по боку: мол, слушайся и не сопротивляйся. Жеребчик упирался, мотал головой, пытался встать на дыбы…
Дальше Чагдар все делал машинально. Побежал в мазанку, сунул руку за притолоку у входа, вытащил свой наградной револьвер… Стрелять, как и рубить, Чагдар мог с обеих рук.
Мужики всё еще хороводили вокруг жеребчика – тот галопировал на веревке по кругу, мотал головой, пытаясь сбросить аркан. Не открывая калитки, Чагдар просунул дуло в щель, прицелился и выстрелил повыше голов. При звуке выстрела мужики присели, бородатый выхватил из сапога обрез и пальнул в ответ, потом подтянул веревку к себе, схватил коня за шею, и оба вора, присогнувшись, спрятались за конским крупом. Чагдар выстрелил под брюхом жеребчика, по ногам. Жеребчик рванул прочь вместе с арканом, оставив грабителей без прикрытия. Мужики бросились на землю, распластались – стреляли уже из двух стволов. Его счастье, что был для грабителей невидим. Чагдар снова прицелился, на этот раз в голову. Оттянул боек и с выдохом нажал на спусковой крючок. Голова дернулась, тело оцепенело. Чагдар услыхал тонкий вскрик:
– Батя!
Чагдар опустил наган. Но тут снова вжикнул выстрел, расщепив штакетину калитки…
В барабане оставался всего один патрон. Чагдар сцепил зубы, вставил дуло револьвера в образовавшуюся расщелину, оперся на поперечину калитки. Волнение ушло, тело все делало по памяти. Оттяжка бойкá, выстрел… Вторая фигура замерла.
Выходить за калитку Чагдар не спешил. Жеребчик, сделав большой круг по пастбищу, опасливо подошел к лежащим телам, скосил глаз, заржал. Корова и теленок, поднявшиеся было на ноги при перестрелке, снова улеглись в тени и закрыли глаза.
В ушах звенело. Рот пересох. Сердце колотилось. Да, пять лет жизни, когда сражаешься только с буквами, расслабляют. Хорошо, что навык сохранился. Впаялся в мозг, в мышцы, в глазомер. Повезло, что дома остался он, а не Булгун и не отец.
Чагдар читал, что с началом коллективизации в станицы вернулись грабежи. Но все это было где-то там, вообще, на страницах газет. А теперь перед ним, в каких-то 15 метрах, лежали два мертвых тела, и он, Чагдар, положил две жизни за полуторагодовалого жеребчика.
– Кось-кось, – ласково подозвал жеребчика Чагдар.
Услышав знакомый голос, жеребчик вскинул голову, но с места не сдвинулся. Чагдар сбегал за яблоком, приоткрыл калитку, протягивая ладонь. Жеребчик затрусил к базу. Чагдар впустил его внутрь, подвел к высыпанной под навесом падалице и, пока жеребчик ел, осмотрел круп, ноги, шею. На шее внизу виднелась потертость – похоже, когда жеребчик вырвался, натянутая веревка ожгла ему кожу. Больше повреждений не было. Чагдар вздохнул с облегчением и удивился своим чувствам: ответственность перед братом за животину значила для него больше, чем трупы, что лежали за базом на полуденном солнцепеке.
День тянулся медленно. Чагдар бродил от навеса к сараю и обратно, пытаясь сделать что-то полезное по хозяйству, но все валилось из рук. Он изумлялся сам себе: когда-то не задумываясь рубил направо и налево, сколько трупов перевидал – не счесть. А теперь переживает за пару убитых конокрадов.
Когда солнце стало клониться к закату, Чагдар, перезарядив наган, вышел на выпас. Бандиты лежали ничком, по телу старшего прогуливался ворон-разведчик. Завидев живого человека, птица взлетела, досадливо и натужно каркая. Чагдар загнал на баз корову с теленком, принес им из сада корзину падалицы. Скотина принялась хрупать яблоки, отмахиваясь хвостами от кусачих мух, время от времени шумно вздыхая, словно переживала за произошедшее.
В груди молоточком стучала безотчетная тревога: не случилось ли чего с семьей, вдруг напали на них в дороге, а им и отбиваться нечем, кроме кнута. Когда наконец рассмотрел вдали пылившую повозку, расслабился. Поспешил открыть ворота, но не хотел огорошивать родных прямо с порога. Да и выглядели они уставшими и расстроенными. Дордже сразу ушел в дом, забрался на печь и затих. Булгун занырнула в кибитку, сменила одежду на домашнюю и заторопилась с подойником к корове. Отец присел на базу у холодного очага, опираясь на завернутую в кошму домбру, и замер в задумчивости.
– Какие новости? – осторожно спросил Чагдар старшего брата, помогая ему распрягать лошадь.
– Воет народ, – проронил сквозь
