Иллюзия греха - Александра Маринина

— Где это — у вас?

— У нас, — твердо повторил Мирон. — А где именно — тебе знать не полагается. Мы будем заниматься или будем обсуждать мое имя?

Она не стала упорствовать. Ведь Мирон в любую минуту мог повернуться и уйти, если она не будет слушаться. Значит, она будет послушной и покладистой, только бы он не уходил. Только бы еще побыть с ним.

— Ну как?

Василий поднялся с дивана, на котором валялся с газетой в руках.

— Что скажешь?

— Девочка — блеск, — восхищенно ответил Мирон. — Настоящий самородок. Ума не приложу, как можно достичь таких знаний, лежа на больничной койке, без учителей. Конечно, нужно шлифовать, но данные потрясающие.

— Вот и займись, — довольным голосом сказал Василий. — Шлифуй, чтобы товар не стыдно было показывать лицом. Время есть, врач прилетит только через четыре дня, да и провозится он не меньше двух недель, а то и дольше. Жить будешь здесь же, на втором этаже. И без глупостей, Аслан, охрана у нас надежная, мышь не проскочит, муха не пролетит. Так что лучше не нарывайся.

— Что вы, Василий Игнатьевич, как можно. Кстати, девочка очень хочет знать, где находится. Можно ей сказать?

— С ума спятил! — фыркнул Василий. — Не вздумай даже помыслить.

— Но она обратила внимание на мое имя.

— И что?

— Она права, в России оно давно забыто, там его можно только в книжке встретить. А у нас — на каждом шагу.

— Да и черт с ним, — махнул рукой Василий. — Ну и пусть она поймет, что находится не в России. Главное, чтобы точно не знала где. Но маху мы с тобой, конечно, дали. Надо было сразу назвать ей твое настоящее имя. Вас, кавказцев, по всему СНГ разбросано, в любой вонючей дыре вас найти можно. Тыто куда глядел? Должен был сообразить.

— Ничего я не должен, — окрысился Мирон. — Мое дело — математика, а конспирация — это уж ваше. Я к своему имени привык, здесь оно никого не удивляет.

— Ладно, не кипятись, — примирительно произнес Василий. — Ничего страшного пока не случилось и. Бог даст, не случится. Скажи-ка мне лучше, у девчонки уникальные способности только к математике или вообще ко всему, что требует интеллекта?

— Не знаю, — пожал плечами Мирон. — Я больше ничего не проверял.

— Так проверь. Перестань вести себя как посторонний. Знаешь, еще древние заметили, что нет ничего непродуктивнее рабского труда. Раб не участвует в прибылях, поэтому ему безразлично благосостояние хозяина. А ты не раб и должен понимать, что чем лучше ты сработаешь, тем дороже мы продадим наш товар, и, соответственно, тем больше будет твоя доля. Усвоил, Асланбек?

— Так точно, Василий Игнатьевич. Усвоил.

Мирон ушел в комнату, которой предстояло стать его жилищем на ближайшие недели. Все здесь ему не нравилось: и само здание, и Василий, и комната, и многочисленные молчаливые охранники, и вообще вся эта история. Похитить девочку-калеку! Совсем сердца не иметь надо, чтобы на такое пойти. Она же совсем еще ребенок и абсолютно беспомощна, защитить себя не может. Но пойти против воли отца Мирон не мог. И устоять против денег, обещанных ему за эту работу, тоже не мог. Правда, если бы отец приказал ему сделать это бесплатно, он бы все равно сделал. Потому что всю сознательную жизнь подчинялся отцу и боялся его.

Его родители были ингушами, но родился он здесь, в Западной Украине, недалеко от приграничного Ужгорода. Отец был офицером и служил в Прикарпатском военном округе. Антирусские настроения здесь всегда были сильны, «кацапов» ненавидели и презирали, и офицер-ингуш, родители которого пострадали от принудительного сталинского переселения, быстро нашел здесь свою психологическую «экологическую» нишу. Сына он назвал Асланбеком, несмотря на сопротивление жены, которая считала, что раз мальчик будет ходить в местную школу и дружить с местными ребятишками, то не надо, чтобы он очень уж от них отличался. Мать считала, что, живя постоянно на Украине, можно назвать ребенка славянским именем, но отец был непреклонен. Однако ситуация разрешилась сама собой: и в детском саду, и в школе Асланбека никто полным именем не называл, ему придумывали разные прозвища, как произведенные от имени и фамилии, так и вообще непонятно откуда взявшиеся. Сначала Асланбек был сокращен до Аслана, потом переведен в более привычного Славу, а потом естественным образом встал вопрос: «А Слава — это сокращенное от чего?» На выбор предлагались Вячеслав, Станислав, Владислав, Ярослав, Бронислав и Мирослав. Мальчик выбрал последний вариант, он ему отчего-то больше других понравился. И тут же появились Славко, Мирко, Мирча и прочие. В конце концов Асланбек стал всем говорить, что его зовут Мироном, и поскольку по-украински он разговаривал свободно, то знание языка в сочетании с типично украинским именем мгновенно сняло все вопросы. Аслана перестали дразнить и коверкать его настоящее имя. Из ингуша Асланбека он превратился в украинца Мирона, и о его национальности вспоминали только тогда, когда заглядывали в его паспорт. От настоящего украинца он внешне мало отличался, «чернобровые и черноглазые», если верить фольклору, всегда были здесь эталоном красоты.

По поводу выбора профессии ему пришлось выдержать с отцом настоящий бой. Тот настаивал, чтобы сын стал военным, причем требовал, чтобы Аслан поступал в военную академию где-нибудь на Кавказе.

— Ты должен стать ингушским офицером и служить нашей родной земле. Если ты поступишь учиться в Киеве, ты будешь служить в украинской армии.

Но Аслан-Мирон не хотел быть офицером, он собирался поступать в физико-технический институт. Мать была на его стороне, она не разделяла взглядов чрезмерно политизированного мужа-исламиста и, как любая мать, не хотела, чтобы ее сын принимал участие в военных действиях. Но отец не уступил. И Аслан поехал во Владикавказ поступать в военное училище. Ему повезло. Стремление к национальному самоопределению во всей своей красе сыграло ему на руку: вступительные экзамены нужно было сдавать на родном языке, а не на русском и уж тем более не на украинском. Скрипнув зубами, отец разрешил сыну поступать в военную академию в Киеве, но и тут все было не так просто, как полагал кадровый офицер, всю военную карьеру сделавший на западноукраинской земле. Оказалось, что пользоваться знаниями, здоровьем и силами военного ингуша вполне допустимо и ничего зазорного в этом нет, а вот позволить его сыну, в жилах которого не течет украинская кровь, получить высшее образование, да еще в престижном вузе, дело совсем другое. Даже принципиально другое. Нужно было иметь украинское гражданство, о чем Асланбек своевременно не позаботился. И даже связи его отца в Министерстве обороны не помогли, чему, надо сказать, сам Аслан-Мирон был несказанно рад. Нужно было срочно искать выход из положения, в противном случае в весенний призыв Аслану предстояло начать службу в армии, но именно в украинской армии, чего допускать его отец не хотел категорически. Сын должен был служить делу ислама, а не православной церкви. Поэтому, скрипнув зубами, отец разрешил Аслану поступать в любой вуз, где есть военная кафедра и где студенты освобождались от службы в армии. Выбор к этому времени был не так уж велик, две попытки поступить в два военных вуза съели почти полтора месяца, и нужно было искать институт, где вступительные экзамены проводятся в августе. Так и получилось, что Асланбек, он же Мирон, смог стать студентом как раз того института, о котором мечтал, — физико-технического.

Он долгое время закрывал глаза на ту деятельность отца, которая не была связана с его службой. Не замечал, гнал от себя тревожные мысли, старался не думать об этом, убеждая себя, что ему кажется, что он просто чрезмерно мнителен. Он не разделял ненависти отца к русским и не понимал его, хотя печальную историю его насильственно переселенной семьи знал наизусть — так часто ее рассказывал отец. Из Ужгорода они уже давно перебрались во Львов, где Аслан и закончил школу. В доме часто появлялись люди с заросшими бородатыми лицами, говорившие на языке, которого Аслан не понимал. Вместе с отцом они спускались в подвал, где жильцы каждой квартиры имели собственный огороженный и запирающийся на замок отсек. Потом снова поднимались в квартиру и долго о чем-то разговаривали. Периодически в почтовом ящике появлялись огромные многотысячные счета за междугородные телефонные переговоры, и по проставленным в счетах кодам городов Аслан без труда определил, что звонил отец чаще всего в Москву, Грозный, Нальчик и Махачкалу. Хуже всего было то, что Аслан ни разу не видел, чтобы отец звонил по межгороду. Это означало, что звонки эти он делал, когда сына нет дома. Значит, скрывал. Стало быть, коль есть, что скрывать, это что-то противозаконное. Но Аслану не хотелось думать об этом. Он уже сдал экзамены за четвертый курс и собирался ехать с друзьями в Крым, под Симферополь, когда отец неожиданно сказал: