Эхо старых книг - Барбара Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что произошел несчастный случай.
У меня внутри все обрывается от того, как ты это произносишь – плоско и пусто. Ты отворачиваешься, и я вижу, как вздрагивает твое горло. Ты неизбежно должна была это узнать – и узнать именно от меня. Только не так. Совсем не так.
– Да, – мягко говорю я, словно успокаивая ребенка после ночного кошмара. – Случившееся объявили несчастным случаем. Но ты сама говорила мне, что это неправда. В лечебнице заявили, что она упала с ножом в руках, а к тому времени, как ее обнаружили, было уже слишком поздно. Но все произошло не так. Нож был, но твоя мать не упала. До этого она дважды пыталась покончить с собой. В первый раз – бросившись с лестницы, во второй – перерезав себе вены на запястьях ножом, взятым с подноса для завтрака. Тогда это вовремя заметили и ее спасли, но через несколько недель она повторила попытку и добилась успеха. Потому что твой отец заплатил уборщику, чтобы тот как бы случайно выронил канцелярский нож в ее комнате. Такой нож, каким разрезают коробки. Твой отец хотел, чтобы в следующий раз у Элен все получилось. А что следующий раз точно будет, он прекрасно знал.
Ты обессиленно откидываешься на спинку дивана и тихо плачешь. Я делаю к тебе шаг, но ты вскидываешь руку, отстраняя меня. В комнате нарастает молчание, тяжелое, невыносимое. Наконец ты смотришь на меня.
– Почему сейчас? Если все это правда, почему это всплыло именно сейчас?
– Потому что кто-то наконец начал задавать вопросы. Версия событий, изложенная ее докторами, всегда вызывала сомнения. В палате пациента не должно быть канцелярского ножа. К тому же работники лечебницы помнят, что накануне твой отец нанес незапланированный визит. И кое-кто видел, как он коротко поговорил с одним из уборщиков на этаже, где располагалась палата твоей матери. Однако ни у кого не хватило смелости сказать то, о чем все догадывались: что так называемый несчастный случай с Элен на самом деле мог быть прикрытием для чего-то более мрачного. К сожалению, имя твоего отца имеет большой вес. Достаточный, чтобы люди боялись говорить правду. А лечебница, взимающая по несколько тысяч долларов в месяц, не хотела бы подобной огласки. Несчастный случай для них предпочтительнее самоубийства.
По твоему лицу, по твоему застывшему взгляду я не могу понять, как ты восприняла мой рассказ.
– Ты так и не ответил на мой вопрос. Почему эта так называемая подруга хранила молчание целых тринадцать лет? И как вышло, что рассказать в итоге она решила именно тебе?
– Ее муж был деловым партнером твоего отца. Когда она поделилась с ним своими подозрениями, он приказал ей молчать. Несколько лет назад он умер, однако за прошедшие годы твой отец стал еще более влиятельным. Она могла свободно высказаться, но не считала, что из этого что-то получится.
– А потом, несколько месяцев назад, ни с того ни с сего внезапно передумала?
Ты все еще мне не веришь и пытаешься найти нестыковки в моей истории. Но хотя бы задаешь вопросы. Пока ты разговариваешь со мной, пока слушаешь, я смогу все исправить.
– Так и было. Когда Линдберг поехал в Айову и произнес там ту самую речь, она прочитала в газете его комментарии, где он обвинял евреев в интервенционистской позиции Рузвельта, и вспомнила слова своего мужа. Тот однажды сказал, что твой отец восхвалял Гитлера как дальновидного политика и предвещал, что Америка рано или поздно осознает то же, что и Германия: хороший еврей – это мертвый еврей. Именно тогда она поняла, что должна сдержать обещание, данное твоей матери. Она решила, что общественность должна узнать, что за человек твой отец.
– А этот уборщик, которому якобы заплатили за то, чтобы он обронил нож в комнате моей матери, он это подтвердил?
Мы подошли к той части истории, где детали становятся мутными, и если я скажу как есть, ты засомневаешься. Но я ничего не собираюсь скрывать. Я должен рассказать тебе все.
– Он не может ничего подтвердить. Он мертв. Его уволили через неделю после смерти твоей матери, но перед уходом он немного похвастался. Двое из тогдашних сотрудников – санитар и другой уборщик – слышали, как он говорил, что нажился на одной француженке.
Ты смотришь на меня одновременно в ужасе и изумлении.
– То есть ты писал статью, обвиняющую моего отца в… даже не знаю, как это назвать… основываясь на том, что якобы говорил давно умерший человек? И ты все это узнал потому, что какая-то женщина, назвавшаяся подругой моей матери, решила взять трубку и почему-то позвонить тебе, а не в полицию?
– Она не просто назвалась, а на самом деле была подругой твоей матери. Я проверил. И звонила она не мне, а Голди. Женщина боялась, что после стольких лет полиция не отнесется к ее словам серьезно. Поэтому обратилась в редакцию «Ревью», надеясь, что мы хотя бы копнем поглубже.
– Или вы с Голди просто все это придумали, чтобы повысить продажи газеты.
В боксе это называют непредвиденным ударом. Твой нанесен так резко и безжалостно, что чуть не вышибает воздух из моих легких.
– Вот как ты думаешь обо мне? Что я какой-то лживый писака из таблоидов?
– Сегодня не подходящий день для вопроса, что я о тебе думаю.
– Белль… прошу…
– Не надо.
– Я проделал всю необходимую работу по проверке фактов. Изучил каждую деталь. Даже мне поначалу история казалась слишком невероятной. Но все правда, Белль. Я в этом не сомневаюсь.
– Так вот с чего все началось в тот первый вечер в отеле «Сент-Реджис»… Речь шла об этом деле.
– Отчасти да, – тихо говорю я. – В то время у меня еще не было всех сведений. Только потом Голди позвонила подруга твоей матери и подсказала нам, где искать. Я понятия не имел, что наткнусь на такое, а потом, когда это произошло…
– Ты продолжил разнюхивать.
– Я считал, что это важно. Но теперь… Я только что был у Голди. Отказался писать статью и соврал, что выбросил черновики в мусор.
Твой взгляд скользит по страницам на ковре.
– Очередная ложь. Я нашла их на столе, рядом
