Эхо старых книг - Барбара Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы видимся реже, чем мне хотелось бы. Ты занята своими фальшивыми свадебными планами. Иногда целые дни проходят без звонка, а потом ты появляешься с полной сумкой вещей. Покупаешь все необходимое осторожно, стараясь не привлекать внимания. Аптечные товары, косметика, обувь и простая одежда. Все, что нужно для жизни в Калифорнии. Там не будет оперы, званых обедов или других мероприятий, требующих платьев «от-кутюр».
Будешь ли ты по всему этому скучать? Опасаюсь, что да.
Вот такие мысли приходят мне в голову поздно ночью, когда я лежу один в темноте и гадаю, где ты и с кем ты. Я встаю, включаю свет, чтобы прогнать сомнения, сажусь за пишущую машинку и напоминаю себе, что ты обещала, если придется, жить со мной в палатке.
* * *Как глупо было с моей стороны возлагать все надежды на чемодан. Помнишь его? Такой большой кожаный чемодан, купленный специально для этой поездки. Я заказал на нем гравировку – твои инициалы золотом. Ты прослезилась, увидев их, и нежно провела пальцами по буквам. Мы говорили о том, куда поедем после окончания войны и какие приключения будут нас ждать. Париж, Рим, Барселона. Помнишь, Белль? Наши планы и обещания?
Помнишь, какими мы были тогда?
Сожалеющая Белль
(стр. 73–86)
5 декабря 1941 г. Нью-Йорк
Что ж, мы наконец подходим к концу нашей истории. Почти к концу. Полагаю, всегда было неизбежно, что возникшие в течение тех коротких блаженных недель чары спадут и наступит день, когда тебе придется выбирать между верностью семье и жизнью со мной, но я даже не предполагал, что, сделав этот выбор, ты оставишь меня так внезапно. Однако время творит с памятью странные вещи, искажает ее, превращая во что-то более удобоваримое. Поэтому я обрисую сцену на случай, если какие-то детали исчезли из твоих воспоминаний.
Наступил день накануне запланированного нами отъезда. Я взял такси до здания редакции «Ревью», чтобы сделать то, чего так боялся. Я долго боролся со своей совестью и только вчера вечером принял решение. Был соблазн решить дело по телефону, но плохие новости всегда лучше сообщать лично, а новости, которые мне предстояло сообщить, были очень плохими.
Когда я прихожу, Голди сидит за столом и просматривает газетную страницу, прикусив кончик карандаша. Она поднимает на меня взгляд и сверкает зубами в своей широченной улыбке.
– Ба! Да это же мой звездный репортер! Пришел сообщить, что закончил? Не могу дождаться, когда вся подноготная этого ублюдка будет выставлена на всеобщее обозрение. – Ее улыбка гаснет, сменяясь озабоченным взглядом, как только она замечает мое каменное лицо. – О боже. Только не говори, что с этим материалом возникли какие-то проблемы.
– Проблема со мной, Голди.
Голди облегченно переводит дыхание.
– Почему? Что случилось?
– Я ухожу из газеты. И покидаю Нью-Йорк.
Она смотрит на меня ошеломленно.
– Уходишь… Как это?
– Решил, что журналистика мне не по душе. Следовало осознать это раньше, но так уж сложилось, что понял это только сейчас.
Голди поднимается на ноги, ее лицо похоже на грозовую тучу.
– Не может такого быть!
– Может. Уезжаю завтра. В Чикаго, потом в Калифорнию.
Наступает пауза, растерянное молчание. Голди пристально на меня смотрит.
– Если это вымогательство ради большего гонорара…
– Никакое это не вымогательство, Голди. Я просто ухожу.
– Ты собирался опубликовать сенсацию десятилетия! Ты не можешь просто взять и все бросить! Что со статьей? Она закончена?
– Нет. И не будет.
– Ты сказал, твои источники надежны и все проверено. Так что же произошло?
– Ничего. Просто я решил с этим покончить. Даже если бы я мог доказать в суде все то, что мне рассказали – а я, вероятно, не смогу, – печатать это неправильно. Вытаскивать на свет болезнь несчастной женщины, подвергать всю семью страданию из-за того, что случилось более десятка лет назад, а может, и не случилось вовсе. Это не журналистика. Это мерзкая спекуляция, призванная поставить человека на колени, и пусть я презираю этого человека, все же решил, что не хочу марать этим руки.
– Все из-за нее, так ведь? Из-за твоей драгоценной Белль. Она похлопала длинными ресничками, и ты весь размяк. Я видела, что тебя к ней тянет, но не думала, что ты из тех, кого легко ухватить за молнию штанов. Как ты посмел быть таким доверчивым? Тем более зная, что поставлено на карту! Ее отец – опасный человек, угроза всем принципам, на которых должна стоять эта страна, и он нацелился на место в Конгрессе. Твоя статья положила бы конец его амбициям.
– Этого я не оспариваю и разделяю твое негодование, но тебе придется найти другой способ настроить против него общественность. Я не могу ставить свое имя под материалом, который ты хочешь опубликовать. Когда ты обратилась ко мне с предложением работы, я сказал, что не пишу для бульварной прессы, а эта статья именно такой и получается, поэтому я решил от нее отказаться.
Голди усмехается, скрестив руки на груди.
– А поначалу тебя это совсем не смущало. Проник в семью, обустроился в их кружке. Где же тогда были все твои моральные принципы?
Ее слова бьют прямо в цель, и на мгновение я теряюсь. В том, что она говорит, есть доля правды. Я проник в твою семью. Убедил себя, что действую в интересах истины, служу высокой журналистской цели, но ложь рухнула в тот момент, когда я тебя поцеловал.
– Тут мне гордиться нечем, – тихо отвечаю я. – Но вначале я думал, что тебе нужна настоящая статья, разоблачение сомнительного человека с политическими амбициями. Однако со временем она превратилась в клеветнический материал, полный домыслов и гадких деталей, которые никто никогда не сможет доказать.
Она закатывает глаза и презрительно фыркает.
– Только не говори мне, что тебя замучила совесть. Надеюсь, нет – ради твоего же блага. В этом бизнесе подобное может оказаться фатальным. – Она прищурилась, окинула меня насмешливым взглядом. – Или думаешь перейти в другую сферу? В ту, что с длинными ногами и трастовым фондом?
Пропускаю это замечание, не желая раздувать ссору.
– Это мое дело.
– А мое дело – «Ревью». Здесь не здание суда, а редакция газеты. Моя работа, как и твоя, – печатать информацию такой, какой мы ее получаем. И пускай общественность или полиция сами решают, что с ней делать.
– Это больше не моя работа. Я пришел сообщить, что ухожу.
Ее лицо становится жестким.
– Что ж, полагаю, теперь ясно, для кого ты себя хранил. Не то чтобы у меня были большие сомнения.
– Голди…
– Убирайся. – Внезапно она выглядит обиженной, как ребенок, лишенный игрушки, которая никогда ей
