Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как бы нам повоевать, да штанов не растерять… – пробормотал Семка и твердо решил скрыться от обезумевшего Офоньки при первом удобном случае…
* * *
– Живы-здоровы бывайте, люди православные!
Подъезжая к небольшому костерку, подле которого сидел казак с молодой, стриженой под мальчика девкой, Семка истово перекрестился и спешился.
– И тебе чужим куском не подавиться. – При виде подозрительных незнакомцев Василько принялся поглаживать рукоять сабли. – Заблудилися или даром коней маете?
– Сам-то кто таков будешь? – с вызовом спросил Офонька. – Часом не беглый ли?
– Кто? А никто, человек гулящий, казак вольный, не пес смердящий, вот кто! – бросил задиристо казак. – Тебе до меня какое дело?
– А девка с тобой чего делает? – не унимаясь, нагло продолжил допрос Офонька.
– В твои-то годы, поди, не спрашивают, что девка при мужике делает, – усмехнулся Василько. – Коли не ведаешь, скажу, слухай: девка на мне блох ищет да суп из них варит. Подведет брюхо, заходи на пятницу в четверг, что в Светлый день накануне поста!
– Складно загибаешь! – глаза Семки восхищенно заблестели. – По всему видать, человек бывалый.
– Бывалый один черт лукавый. – Василько решительно обрезал неуместную похвалу. – Мы же, слава Богу, есть и никуда деваться не собираемся.
– Идете куда? – не унимался Шешуков, надеясь наглостью дознаться и решить, как лучше для себя поступить с путниками.
– Сейчас башку-то откручу, – Василько встал на ноги и решительно двинулся на Офоньку, – тогда в тебе только и останется, что душа царская да жопа барская.
– Погодь, погодь, – с распростертыми руками кинулся навстречу казаку испуганный Семка. – Горяч юнош, неразумен, ты уж его, мил человек, прощевай!
– Для первого разу, – кивнул Василько, вновь усаживаясь подле Аленки. – Не будили бы лихо, покуда спит тихо…
– Позволь с вами погреться да покушать, что Бог послал… За то потешу вас малехо… Шуткарь я знатный…
– Что за потеху казать станешь? – спросил Василько и, обращаясь к спутнице, ласково коснулся ее руки. – Что, радость моя, хочешь ли потешиться?
– Все равно, – опуская глаза, ответила Алена, – лишь бы ты не грустил.
– Сговорились! – крикнул Василько. – Да не томи, отрывай мухам лапы!
Семка быстрехонько скинул с себя одежду и, оставшись в одном исподнем, подхватил валявшийся на земле длинный сук, зажал его между ног и принялся скакать на нем вокруг костра, истерично выкрикивая:
Лю! Лю! Лю!
По поднебесью медведь летит,
Ушками, лапками помахивает,
Серым хвостиком поправливает;
А в стойле сука в запрягу стоит,
Копытами бьет и рылом мычит…
Василько, наблюдая за носящимся на палочке скоморохом, хохотал в полный голос, приговаривая:
– Дивно, Аленуша! До печенок пронимает! Не зря на потешину согласился… Видит Бог, как дивно!
А Семка не унимался: отбросил сук и встав на четвереньки, принялся по-собачьи крутиться подле казака.
Лю! Лю! Лю!
Пошел заяц на войну.
Ложкою стрелял во чисто поле,
Да устрелил великана мертвого,
Хана крымского, царя ордынского.
Кафтан с него снял рогозяный,
Опоясочку с него снял лычану,
Сапоги с него снял берестяные!
Кто богат да скуп: пива не варит,
Нас, молодцев, не кормит, не поит,
Тому – собачью бабку
Да жабью шапку!
– Ну, песьи дети, заслужили свою краюху! – смеясь от души, добродушно сказал казак, показывая Дуде на место рядом с собою.
Семка довольно осклабился и жадно принялся за еду.
– Василько! – неожиданно вскрикнула Алена, метнувшись казаку на грудь. – Любимый мой…
Только потом Василько услышал гулкий, словно раскат грома, выстрел, увидел ухмылявшееся в клубах дыма лицо кромешника, стремительно разворачивавшего коня… До ледяной крови ощутил на своих руках слабеющее, безвольно повисшее тело Аленки… И небо, черное, разверзнувшееся звездами неожиданно упавшей на землю ночи…
– Сука! – в бешенстве заорал Василько и, выхватывая на ходу саблю, с размаха подрубил коню заднюю ногу.
Проскакав саженей двадцать, животное стало медленно заваливаться на бок и запутавшийся в стременах Офонька оказался на миг прижатым к земле. Пытаясь освободиться, он принялся кромсать бок обезумевшего от боли коня, безуспешно надеясь вслепую обрезать стремя.
Завидя подбегающего казака, Офонька съежился, отбросил в сторону нож и, нелепо улыбаясь, вытащил из-за пазухи гербастую подорожную, принявшись испуганно размахивать ею перед своим лицом, словно белым флагом… Подоспевший Василько, не говоря ни слова, прижал его руку сапогом к земле, размахнулся, ударил, распластывая голову кромешника пополам.
– Уходит! Уходит! – видя, как скоморох пытается поймать испуганного коня, сам себе закричал Василько и, выхватывая из-за пояса нож, почти без надежды послал его в сторону Семки.
Поняв, что нож пролетел мимо, казак завыл, бросаясь к бездыханному телу любимой:
– Алена! Аленушка!
Поднял полные отчаяния глаза: неверным шагом, зажимая рукой окровавленную шею, Семка все еще безуспешно пытался взобраться на испуганного, неспокойного коня…
– Достал-таки нож Аникиевича! – радостно воскликнул Василько, бросаясь к упавшему в кусты скомороху.
Захлебываясь кровью, Семка умоляюще тянул вперед руку:
– Пощади… скажу чего…
Казак плюнул умирающему в лицо и поднял саблю:
– Твое знать мне без надобности…
Василько ударил, затем еще и еще раз и, по-звериному воя, поплелся к Алене, удивленно смотрящей, как догорающие угли костра тлеют, озаряя ее лицо красною огненной зарею, и никак не могут погаснуть…
Глава 31
Правда и Кривда
Ты возмой, возмой,
Туча грозная,
Ты пролей, пролей,
Силен дождичек,
Ты размой, размой,
Тюрьму каменну,
Тюрьму каменну
Беспросветную…
– Красно кругом нынче… Разлилась рябинушка пожарами… – Савва посмотрел на бесконечные, пробивающиеся из глубин вечереющего леса яркие огни рябиновых ягод. – И снег долго не ложится. Быть стуже лютой…
– По мне все одно, какой зиме быти. Казак живет не тем, что будет, а тем, что есть… – ответил Василько, задумчиво гладя коня по гриве. – Вот ты, Савва, как из земель строгановских выходить станем, не мешкай со мной распрощаться да воротиться назад поспеши. Скоро волки начнут в стаи складываться, да и черные псы кромешные по перекрестьям дорог в засады встанут…
– Нет, Василько, как можно теперь расстаться? Вот Данила ушел, оставил не сказавшись. Трудно нам без него… Времена настают злые, поганые… Старые люди говорили, что в такие дни Правда в Навь ушла, а Кривда по земле пошла… Кому верить, на кого понадеяться? Одни мы друг
