Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов

Старик поднялся, подошел к очагу, зачерпывая из медного котла горячий отвар. Затем так же неспешно подошел к Даниле, поднося к его губам деревянную плошку:

– До вотчины Строгановых отсюда верст не меряно. На то охотников не сыскать, кто столь прошагать сможет.

Глотая огненную и терпкую жижу, Карий удивленно спросил:

– Где же я оказался?

Не отступая от своего дела, старик выгнул бровь и двусмысленно заметил:

– Можно сказать, за Камнем.

* * *

Зимнее солнце, холодное, усталое, висело над краем земли, медлило, словно не решаясь впустить ночь; наконец дрогнуло и покатилось, цепляясь за сизые облака, в непроглядную земную бездну…

Нищие, в старых заношенных зипунах, поданных крестьянами на Рождество, вздрогнули, поворачивая вслед исчезающему солнцу обветренные лица с белыми, незрячими глазами.

– Посмотри-тка, малой, ужели солнышко пресвятое опочивать улеглося? – Старик с обезображенным оспой лицом дернул за веревку поводыря.

– Истинный Бог, дядька Парфений, улеглося! – Мальчик посмотрел на старика и виновато пожал плечами. – Не ведал, что не поспеем к заре…

– Далече ли ишо? – послышался из-за спины старика хриплый голос Ондрейки.

– Далече ль, близехонько, да отсудова един Бог не узришь! – Парфений было рассмеялся, но глухой кашель тут же оборвал смех, заставляя старика низко согнуться, почти до самой земли.

– Может, нас малец и по темени проведет? – не унимался однорукий Ондрейка. – Дюже боязно, и хлад стоит смертный, терзает плоть, аки лютый бес.

– Веруйте, – Парфений многозначительно поднял вверх сложенные в двуперстии пальцы, – тогда и в морозе будете стыть, да не околеете, и в огнь войдете, да не спепелитесь!

– Тоды вели мальцу костерок палить!

– Хоть бы пяты отогреть, совсем от ног отстают…

– Да помолиться, дабы лукавый не принялся кастить!

– Хлебца, хлебца гретого пожевать!

– Буде языками балакать! – окрикнул калик старец. – Хуже баб раскудахталися!

Нищие зароптали, застучали палками о тяжелый снег. Но их угроза не произвела на Парфения никакого действия.

– Истинно глаголю, блудные дети, что забыли вы слова Спасителя нашего! Аз, грешный и недостойный, напоминаю Его сущий глагол: «Аще кто хощет ко Мне ити, да отвержется себе». Тако! Разумеете?

Странники замолчали и, присмирев, стали молча садиться в снег на сумы-кромы.

Малец подошел к старику и, обнимая за шею, тихо шепнул на ухо:

– Я мигом хвороста насобираю да елковых веток надеру! Дозволь…

– Не страшно во кромешную тьму ступать? Все равно что во адовой бане выпариться!

– Не спужаюсь. – Малец покачал головой. – Мигом обернусь.

– Коли волки? Или того хуже, бес полуночный перед тобою предстанет? – тревожно зашептал старик. – Не успеешь и знамения крестного положить на чело, как он душу вымет да по ветру пустит. И мы без тебя куды? Как без тебя сможем идтить?

– Я заговор заветный знаю супротив любого врага. Вот разом и стану читать!

Алешка-поводырь спешно перекрестился и побежал собирать сухие ветки, старательно выговаривая спасительные слова:

– Аз, раб Божий Алешка, выйду в поле долгомерное, на том поле стоит велик Крест, а под нем лежит мучеников камень. Аз, раб Божий Алешка, возьму камень мучеников, вложу в свое тело, среди души и сердца ретиваго. Как крепок камень, да будет твердость твоя, Архангел Михаил. Верховныя апостолы, святыя угодники, оградите меня, раба Божия Алешку, железным тыном. И ставлю аз, раб Божий, в четырех местах звезды, огораживаюсь. Как к ангелу бес не идет, так бы ко мне не шли ни ведун, ни колдун, ни самород, ни самосуд, ни какой поперечник. Святы Петр и Павел, девять ключей, девять замков замкните от лиха. Верно слово мое, как молитва Господа Христа, и всех апостолов, и всех ангелов-архангелов, и святых исповедников, что сотворили волю Божию от начала века и до сего дни. Аминь…

Пробудившись поутру, калики стали медленно разминать промерзшие и превратившееся в снежную кору зипуны и порты, потом подниматься на ноги, чтобы окончательно отогреться на живом ходу.

Старик Парфений важно растирал заледеневшую бороду скрученными, покрасневшими от холода пальцами, нараспев читая студеный заговор:

– Была лиска бела, были детки белы. Где лизнет, тут медь пристанет. Ключ да замок, булатные слова. Заря до зари, заря до свету, у раба Божьего Парфения мороз до слова. Аминь. Аминь. Аминь.

Окончив дело, размял ноги и поясницу, а затем крикнул мальца:

– Скажи-тка, Алешенька, все ли бальки Христовы пробудилися да белу снегу поклонилися?

– Нет, дядька Парфений, Ондрейка лежит.

Старик взял мальчика за руки и, подойдя к лежащему калачиком нищему, легонько толкнул его палкой. Ондрейка не отозвался.

– Посмотри-тка, почто наш однорученька не пробуждается?

Мальчик нагнулся над окоченевшим телом и, потеребя Ондрейку за нос, стянул со своей вихрастой головы огромный, нахлобученный по самые глаза суконный колпак:

– Помер Ондрейка… Окоченел весь…

Старик встал на колени, пробежал пальцами по застывшему лицу, затем ухом приложился к губам:

– Преставился раб Божий, не с нами, а к Отцу Небесному пошел…

Слепцы подходили к покойному, снимали шапки и отдавали земные поклоны. Затем, подняли Ондрейку на руки и, подойдя к ближайшему дереву, привязали к нему тело веревкой, а затем закидали принесенными мальчиком ветками.

Из-за моря, из-за леса возворачиваются,

Ждут да и дожидаются.

А тебя, Ондреюшка,

Не дождатися и не возвернути…

Парфений, подражая церковному песнопению, торжественно и густо затягивал слова, помахивая, словно кадилом, ветхой шапкой из овчины. Нищие вслед за ним подхватили причеть, распевая его на два голоса:

Так завейтеся ветры буйныя,

Разнеситеся снега белыя,

Разойдитеся леса дремучия,

Раскатитеся горы, Божьи камешки…

Окончив требу, скоро перекрестились, взялись за веревку, и пошли прочь…

Алешка-поводырь, идущий с Парфением впереди, долго молчал, ожидая, что старик скажет сам, объяснит, почему калики не схоронили Ондрейку по христианскому обычаю, а бросили мертвого посреди леса… Но Пахомий молчал и лишь изредка по-стариковски шевелил губами, подставляя лицо лучам взошедшего солнца.

– Так что же, дядька Парфений, мы Ондрейку так и оставим подле дерева, зверям на съедение, а сами своим путем отправимся?

Мальчик с укоризной поглядел на старика и, раздосадовав его молчанием, с силою дернул за рукав зипуна:

– Слышь, дядька Парфений, давай воротимся, пока недалеко отошли, костер запалим, да хоть на малую яму земли отогреем. Тоды по-людски дядьку Ондрея схороним. Хороший он был…

Мальчик задумался, вспоминая как однорукий Ондрейка, мучаясь, вязал ему соломенных кукол да плел лапти из лыка…

– Воротимся, а то ей-богу, брошу вас и убегу куды глаза поглядят…

– Что-тка, миленькой! – Старик ласково погладил мальчика по волосам. – Не проворим отмерять ножками и пары верст, как сама собою расступится под