Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева

В ящике, принятом из парка под Малоярославцем, несколько зарядов оказались испорченными: вылетев из ствола, ядро падало тут же, рядом, и катилось по земле. Поручика, командовавшего батареей, прошиб жаркий пот: а ну как явится генерал Капцевич и увидит такое? Да он тут всех в порошок сотрет! Еще один негодный заряд – что ж за наказание! Ну вот, наконец! Ядро улетело, скрывшись из глаз.

Смеркалось, неприятельские орудия смолкли. Толпы французов спасались в лесах; по дороге тащился обоз: военные фуры, частные экипажи, брички, подводы. Завидев русских, французы бросили их без сожаления и повлеклись дальше, еле передвигая ноги. Командиры передали строгий приказ: к обозу не подходить! И всё же неслухи не удержались от соблазна там порыться. Из одной брички, завалившейся набок, со звоном высыпалась фарфоровая посуда – должно быть, какой-нибудь французский генерал хотел порадовать жену. Позже рассказывали, что в одной из карет нашли маршальский жезл Даву.

К ночи совсем потеплело, стал накрапывать дождик. Несколько команд отрядили за фуражом для лошадей, который пришлось отыскивать по деревням, блуждая в темноте. Зато возвращаться было легко: бивачные костры горели, подобно фонарям на столичных улицах. Каша с говядиной! Какая роскошь после целого дня на сухарях! Сено, впрочем, оказалось негодным: черным, гнилым; лошади отказались его есть и остались голодными.

Промозглым утром батальон Московского полка с отрядом кавалерии и четырьмя конными орудиями отправился к Днепру собирать шатавшихся там французов. От влажных лугов и болот поднимался густой туман, сверху сеялся дождь; лошади надрывались, вытаскивая орудия из липкой грязи. Зачем их только взяли с собой? Французы, встречавшиеся небольшими группками, были большей частью безоружны и жалки в своих удобных и прочных, но тонких мундирах. Их загоняли в огороды при маленькой деревушке, и к вечеру их набралось около двух тысяч. Кавалерия осталась их охранять, пехота ушла вперед, артиллерия с трудом пробиралась по грязи почти целую ночь.

* * *

Наполеон шел пешком, опираясь на палку и останавливаясь каждые четверть часа, словно его удерживала незримая веревка, натянутая между ним и Неем. Нетерпеливые уходили вперед, обгоняя своего императора.

Поздним вечером достигли Дубровны, где всё было деревянное, даже церкви. Солдатам, привыкшим за последнее время видеть одни развалины, было странно входить в совершенно целый город, не покинутый населением, где можно поесть и обогреться. Догнавший армию гонец принес черную весть: арьергард Фридриха, оставленный в Красном, полностью изрублен; город и окрестности заняты войсками Кутузова.

Ночью часовые, охранявшие сон Наполеона, слышали, как он стонал и вскрикивал. На следующий день он собрал генералов: нужно как можно скорее достигнуть Минска с его провиантскими складами, это единственный способ спасти остатки армии. Не успел он вымолвить эти слова, как явился польский офицер с известием о том, что Минск – в руках русских: три дня назад саксонский корпус Ренье был атакован генералом Остен-Сакеном из армии Тормасова, князь Шварценберг со своими австрийцами двинулся на помощь саксонцам, и в открывшуюся брешь проник адмирал Чичагов, заставивший минский гарнизон отступить к Борисову.

Наполеон молчал, генералы тоже. Наконец раздался сиплый голос императора:

– Ну что ж, нам не остается ничего другого, как проложить себе путь штыками.

* * *

Ребенок плакал, захлебываясь слезами, и пытался снова залезть в сани, но мать отталкивала его:

– Ты не видел Франции! Ты не будешь жалеть о ней! Но я – я хочу снова увидеть Францию!

Ней послал ординарца усовестить женщину; офицер поднял пятилетнего мальчика, дрожавшего в своих лохмотьях, и насильно всунул в руки матери, но та снова выбросила его на снег. Тогда ребенка отдали другой женщине, а безумную оставили одну. Обоз выехал на дорогу в Красный.

Если бы не взрывы мин и не грохот пушек Платова, Нею вряд ли удалось бы заставить промерзших, голодных солдат самых разных наций вновь выступить в поход. Но теперь они шли вперед и должны были охранять раненых, женщин и детей, последовавших за ними от отчаяния.

В каждом овраге, встречавшемся на пути, валялись брошенные пушки, сломанные сундуки с выброшенной из них одеждой, кивера, опрокинутые повозки с издохшими, наполовину обглоданными лошадьми в оглоблях. К концу первого дня, близ Катыни, послышалась пальба, над головами просвистело несколько ядер. Небольшой отряд отправился на разведку, но за поворотом дороги обнаружил только две батареи, покинутые вместе с боеприпасами, и удалявшихся рысью казаков. Пушки были французскими; офицеры удивлялись столь поспешному бегству: артиллеристы даже не заклепали орудия!

На следующий день они вышли на равнину, где снег покраснел от крови. На изуродованных трупах были мундиры итальянской гвардии: здесь прошел Богарне. Остекленевшие глаза смотрели в хмурое небо, из разверстых ртов вырывался немой крик. Воронье уже кружилось стаями, разрывая резким карканьем ледяное безмолвие.

За глубоким оврагом дорога вползала на возвышенность с плоским верхом. Здесь три месяца назад корпус Нея салютовал императору из пушек, отбитых у Неверовского. Теперь у подножия холма снова лежали трупы солдат – только французских. По бляхам на киверах стало ясно, что здесь полегла Молодая гвардия.

Толпы, ушедшие вперед, в беспорядке бежали обратно, указывая себе за спину, – там было черно от неприятельских войск. С холма спускался верховой офицер с белым платком на сабле – парламентер.

– Господин маршал, генерал Милорадович предлагает вам сдаться на почетных условиях! Он глубоко уважает герцога Эльхингенского, прославленного полководца, и ни за что не сделал бы ему подобного предложения, если бы у вас оставался хоть один шанс сохранить свои жизни. Но нас восемьдесят тысяч. Если вы мне не верите, извольте сами объехать наши ряды и сосчи…

В этот момент раздался пушечный залп, с визгом промчался рой картечи, несколько солдат упали. Адъютант Нея выхватил саблю и бросился на русского офицера, но маршал удержал его.

– Переговоры под огнем не ведутся! Вы – мой пленник.

Офицер сам не ожидал ничего подобного, это было видно по его растерянному лицу, которое пошло красными пятнами от стыда. Он дал честное слово, что не попытается бежать; ему всё же завязали глаза.

Заснеженные холмы вмиг превратились в огнедышащие вулканы. Ядра и гранаты часто перелетали через головы солдат, взрываясь уже в обозе, где они убивали женщин и раненых. Ней выслал вперед дивизию Рикара – полторы тысячи человек; она спустилась в овраг, стала подниматься на другую сторону – и снова скатилась на дно, смятая первой линией русской пехоты. Без всяких воззваний, речей и приказов Ней просто пошел на помощь Рикару, и три тысячи человек пошли за ним. Первая русская линия была пробита; не останавливаясь, французы устремились ко второй,