Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков

Аэрон план начальника дворцовой стражи поддержал, и вскоре «гнойная язва на теле религии и дворянства», щурясь на солнце недовольной миной, вцепившись в поводья черного скакуна судорожно сжатыми пальцами, вышла из дворцовых ворот.

– Быстрее, – дэ Эсген быстро и ловко взлетел на лошадь, стегнул ее вожжами, и унесся галопом в сторону бунтующего города. Альфонсо смотрел на своего скакуна с опаской, но со стены за ним наблюдала вся королевская семья, двое оставшихся защитников королевской семьи и несколько слуг, среди которых – о, как пережить этот позор, красавица Иссилаида, одним глазком. Стремена качались, конь нетерпеливо топтался на месте, отчего он вскарабкивался на него невыносимо долго, едва не упав на каменный мост, но все же влез, стегнул по шее вожжами и полетел на крыльях мощи и скорости скакуна в дымные объятия переворачивающейся столицы.

Какое то время, он не мыслимым способом, чуть ли не ногтями, держался в седле, матерясь и молясь одновременно, потом попытался коня остановить, поднял на дыбы и, прокатившись по мускулистому конскому крупу, упал на телегу, наполненную бочками с квасом. Конь треснул задними копытами по телеге на прощание и ускакал.

В этот момент у дэ Эсгена наверняка екнуло сердце, ведь именно сейчас, единственный в мире монах Ордена света, лежа на бочках с квасом, на краю разгромленного города, проклял его самого, его родню до пятого колена в обе стороны, и его дурацкие идеи страшнейшей клятвой, которую только мог придумать.

Город был страшен своей похмельной разрухой. Не было целой ни одной тележки (кроме той, на которую повезло упасть Альфонсо), товары с рынков и всякая снедь покрывали улицы, валялись в грязи, иногда, пугливой тенью, подбирали объедки грязные дети, снова прятались в недрах куч мусора, и снова становилось смертельно безлюдно. Лежали во множестве вздувшиеся трупы вперемешку с пьяными, некоторые наполовину свешивались с окон на улицу, как занавески. Временами раздавался женский визг, иногда слышался детский плач, потом попался ряд повешенных на стропилах полусожженного дома людей. Альфонсо аккуратно обошел труп с вспоротым животом, едва не наступив в кроваво- слизистую лужу кишок, обошел мимо воина, насаженного сразу на несколько копий, чуть не запнулся о отрубленную голову молодой женщины. Где то неподалеку кто то что то громил, в другой стороне кто то кого то резал, не заботясь приглушить громкий, нечеловеческий вопль. Тянуло дымом, горелым мясом, холодным, не смотря на жаркий, летний день, запахом смерти и разрухи.

– Определенно, в замке было лучше, – подумал он, вырвал из задубевших, синих рук воина меч, и тут же убедился в правильности своего поступка.

Трое подобных людям существ громили лавку бакалейщика, выкидывая в окна тряпье, посуду, не заботясь о ее целостности, вывалили на улицу и труп самого хозяина лавки. Альфонсо хотел пройти мимо не заметно, но не смог – опухшие, лохматые, побитые, расцарапанные рожи увидели его, его одежду, даже богатый кинжал разглядели в ножнах.

– Громи угнетателей! –просипел один из мародеров хриплым, похмельным голосом. Двое остальных напали молча.

До того, как стать ходоком, Альфонсо был пехотинцем в королевском отряде (в другой стране), мечом владел не плохо, но это было давно, впрочем, эти люди вообще дракой на мечах не занимались. Жадные глаза их блестели наживой, а вот пропитой мозг не соображал, на кого нападал, по этому, даже когда первый из них упал с огромной раной поперек груди, это остальных не остановило. Меч врезался в черепушки с звонким хрустом, от которого вываливались глаза, а у одного убиенного вся макушка головы, от неудачного удара, подпрыгнула вверх целиком, брызнув вокруг грязновато – серым веществом мозга. Все трое отправились к Агафенону на суд быстро, и, что самое жуткое, молча, словно не желая тревожить поселившуюся здесь сейчас костлявую с косой. Альфонсо вытер меч о солому – заученным годами походов движением положил меч в ножны – но ножны он не взял, по этому поднял упавший на землю меч, понес его в руке.

На этот раз он старательно обходил всех, кто хотя бы дышал, шел по краю города, подальше от групп людей, прячась в развалинах домов, кучах мусора, просто в грязи, притворяясь трупом. Где то продолжали громить то, что еще не догромили, где то восстание собиралось в организованные кучки людей, жгли костры, назначали главных, обсуждали планы нападения, строили баррикады из всего, что валялось под ногами, собирали оружие. Альфонсо попытался пройти мимо одной такой группы, но его окликнули:

– Эй, ты! Кто таков будешь?

– Я Тощая задница, – живо откликнулся Альфонсо, замерев на месте. Сердце стучало сильно, сердце готовилось к драке, руки дрожали, а запах крови пьянил, но, видимо, бунтовщики и предположить не могли, чтобы здесь, по городу, свободно разгуливала знать, и, видимо, приняли за своего. Потом он посмотрел на себя – грязь очень хорошо закрывала дорогой королевский камзол с золотыми узорами и пуговицами, а висящие на плечах остатки помидоров и подгнивший капустный лист, оставшиеся с того времени, как он прятался в куче гнилых овощей, делали его удивительно похожим на нищего оборванца, и удивительно не похожим на графа.

– Хорошо, что ты теперь с нами, брат. Смерть угнетателям, смерть высокопоставленным паразитам голубых кровей. Иди к командору, он тебе покажет твое место на баррикаде.

Следы ночной пьянки на командоре не отразились – он был свеж, целеустремлен во взгляде, смел и тверд, как камень, отчего его настроением заразились и подчиненные. Мощные мускулы рук его сжимали рукоять копья так, словно пытались раздавить, а квадратные челюсти не говорили – они нарубали слова как фанатичная маньячка – повариха кровяную колбасу.

– Ты, – ткнул он пальцем в Альфонсо, – сюда. Вот тебе копье, скоро здесь появится королевский отряд. Всем держать строй, не пускать их внутрь гряды.

Альфонсо хотел было что то возразить, но не смог. Почему то ему показалось, что без стрелы в спине из этого отряда не сбежишь, что, находясь в первом ряду, когда в затылок дышат сотня оборванцев, повернуться и сказать: “о, нет, ребята, я пойду наверное” без смертельного исхода не получится. Шершавая рукоять копья, с пятнами чужой крови на древке, родила в нем странное чувство предателя, предателя по неволе, который сейчас будет драться со своим же отрядом, меняя сторону, на которой воюет, уже в четвертый раз. При том, что плевал он на судьбы всех королей, стран и людей этих стран всех вместе взятых. Альфонсо осмотрелся вокруг: бежать – это безумие, и, тяжко вздохнув, встал в строй.

Это было давно забытое чувство азарта и страха, боевой ярости и предчувствия боли или смерти, скованные ожиданием мышцы, через миг работающие на полную катушку. Лесовский