Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

— Да, хотела я поговорить с вами о деле, но потом подумала: стоит ли? Зачем затруднять вас на старости лет.

Ныгыш загалдел:

— Говори, дочка, какое дело?

— Поможем. Не такие уж мы трухлявые.

Снова заговорил Солтанбек:

— Жамилят, не думай, будто мы не прослышаны о твоей работе, — дни напролет нет тебе отдыха, ночей недосыпаешь — прямо скажем, света белого не видишь. Знаем мы все... И о том, что слово свое держишь крепко, — тоже знаем. Говори без утайки — поможем, хоть и силенок у нас — не то что лет сорок назад.

— Говори! Говори! — послышались голоса.

Жамилят улыбнулась. Нет, не зря пришла сюда. Ведь ныгыш — большая сила в ауле, влияние его нельзя сбрасывать со счетов.

Разве не отсюда, с ныгыша, пошла дурная молва о бывшем председателе Бибоеве. Ведь историю с хичином отец услышал тут. Здесь же осуждали Али за грубость, за неумение ладить с людьми, а только командовать. И старые люди правильно отметили его манеру говорить — «точно нагайкой хлещет...». Нет, не зря она оказалась тут. А теперь вот можно заговорить и о деле, ради которого пришла.

И она заговорила. Близится сенокос. Рабочих рук мало. Не смогли бы старики, вспомнив молодость, взяться за косы? Непосильной работы от них никто не требует, пусть каждый косит сколько сможет.

Старики молча переглянулись.

— Ну, так что, уважаемые, — заговорил Солтанбек. — На добро всегда следует отвечать добром, а на заботу — заботой. Так ведь я говорю? — обратился он к ныгышу. — Тряхнем стариной?

Поддержал его другой седобородый старик, которого Жамилят не знала.

— Так вот, дочка, если есть в колхозе какая работа, которая по нашим стариковским плечам, мы готовы.

— Спасибо, — сказала Жамилят, волнуясь. Прижала обе ладони к груди, выражая свою благодарность. — От всего колхоза огромное вам спасибо.

Снова заговорил Солтанбек:

— Слышали мы хабар, будто на районном совещании тебя сильно ругали. Мы были опечалены этим известием. Скажи нам, за что же тебя ругали?

Да, ничего не скроешь от ныгыша. Совещание состоялось вчера вечером, а тут уже знают о том, что Амин Гитчеев наговорил много нелестных слов в ее адрес. Вспомнив его нудный голос, подумала: «Пригласить бы его сюда, на ныгыш!» И сказала:

— Точно, ругали. Говорят, это помогает работать.

— Ругань ругани — рознь. Пусть не обижают зазря.

— Да нет, не обидели. Ругали в общем-то за дело: что мы несвоевременно очищаем поля от сорняков, что упустили лучшие сроки уборки сена, что мало людей выходит на сенокос. Ведь правильно говорили?

— Если так, то, видимо, ругали не зря. Но не только тебя надо было ругать, но и град, который свалился на нас по воле аллаха и из-за которого перепахивать пришлось.

Попрощавшись со стариками, Жамилят поспешила к правлению, чувствуя, что провожают ее десятки любопытных глаз.

Ныгыш примолк. И, видимо уразумев, что другие хабары уже не дадут всходов, старики группками поплелись по домам, в густеющую темноту вечера.

Изеу — так издревле в наших краях называют всеобщую помощь односельчан. Дом ли новый ставят — весь аул собирается на изеу, в старину вдовам сеять и убирать урожай приходили соседи на изеу, а теперь уборку сена, когда на сенокос выходят почти всем аулом, тоже по традиции называют изеу.

Накануне изеу много выпало хлопот на долю Харуна: составлял сенокосные бригады, отводил для них участки, а поскольку этот воскресник должен был начаться чуть свет, а закончиться на вечерней заре, то нужно было подумать, как и напоить-накормить косцов. А народу обещало собраться много: старики и школьники, рабочие с окрестных предприятий и служащие из райцентра, поговаривали, будто приедут студенты из города. По случаю изеу зарезали шесть овец и двух бычков.

Готовя изеу, Харун не чуял под собой ног — летал, как на крыльях, из одного конца аула в другой. Всюду надо было успеть распорядиться, проверить воочию, как идут дела, чтобы не вышло никакой оплошки.

Уже поздно вечером Харун заглянул в правление. Жамилят была там.

— Все в порядке? — спросила. — Все готово к изеу?

— Так точно, товарищ председатель, — по-армейски козырнул он.

— Я в этом была уверена, — Жамилят улыбнулась. Взглянула на часы. — Вечер поздний. Давай по домам. Завтра вставать чуть свет.

Но в это время зазвонил телефон. Жамилят сняла трубку. На лицо легла тень заботы.

— Да не паникуйте же! Пришлю машину. Прямо сейчас и пришлю. Сейчас у вас будет. — Положила трубку и кликнула из соседней комнаты шофера Аскера: — Ты знаешь в верхнем ауле дом Такушева Асланмырзы?

— Асланмырзы?

— Да.

— Это того, что в прошлом году с волком схватился? Волк у него еще ухо оторвал. Значит, Асланмырза — Рваное Ухо, так?

— Да, да, да.

— Знаю, что случилось?

— У его жены предродовые схватки. Отвези в больницу.

— У нас не машина, а «скорая помощь», — скривился Аскер.

— А что поделаешь? Буду при случае просить у начальства еще одну. А ты не тяни время — поезжай поскорей. Я пешком доберусь. И когда шофер ушел, зевнула от усталости.

— По домам, Харун? Завтра рано вставать.

Вышли на улицу.

— Погода завтра должна быть хорошей, — сказал Харун, поглядев на небо.

— Не сглазь.

Небо было в крупных и ярких звездах.

И действительно, прав оказался Харун, — воскресенье выдалось лучше быть не может.

Ах, какой денечек! На славу! На небе ни облачка. Солнце игривое, ясное, будто все утро росой умывалось. Туго налита соками темная зелень трав. Давно приспела она для острых кос. И словно не люди назначили этот день для сенокоса, а сам он еще вчера напросился для страдной поры.

Ибрахим проснулся еще затемно. Надо было выправить косу, которую он вчера попросил у соседа. Своей косы у Ибрахима не было, а соседская была плохонькой — невесть сколько лет пролежала она в сарае нод поленницей, местами на ней проступали бурые пятна ржавчины. И агроному пришлось немало потрудиться, чтобы привести ее в порядок.

Когда вышел на крыльцо, со всего аула уже тянулся на косьбу народ: стар и млад, мужчины и женщины. С громкими криками, со смехом, с песнями. И к Ибрахиму пришло ощущение большого праздника. Взглянешь со стороны на эту мирную рать — и сердцу радостно.

Те, кто поедут косить на дальние участки, уже рассаживались в