Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

— А мы знали места, где камней не было.

— И я знать-то об этом не знала! Наказала бы деду, чтобы тебя ни в коем случае не пускали купаться на речку. Ведь разбиться мог! До смерти! Кстати, скажи, ты один из класса едешь сдавать в радиотехнический институт? Кто-нибудь из товарищей поедет с тобой?

— Я и Хабала. Мы вдвоем.

— Хабала? Это такой высокий, рыжеватый, в очках?

— Он самый.

Она знала всех его товарищей. Они частенько наведывались в гости к Ахмату. Хабала ей нравился, он производил впечатление независимого и серьезного юноши. Неожиданно она вспомнила разговор с Амином Гитчеевым, когда тот предостерегал ее, что без материнского догляда сын может связаться с дурной компанией, и усмехнулась.

Улицы были пустынны. Они еще не просохли после прошедшего дождя. Пахло сырой землей.

Перед сельсоветом горел единственный на весь аул электрический фонарь. Робкий желтоватый свет выхватил из темноты низкорослого, прихрамывающего человека. Жамилят узнала Шунтука. Идет медленно, шаги уверенные, наверное, недавно поднялся после болезни.

— Добрый вечер! — кивнула ему Жамилят.

— Добрый вечер, сестра моя. Дай бог здоровья тебе и твоему кавалеру, доброму джигиту.

— Да ведь это мой сын. Ты не узнал его, Шунтук?

— Неужели твой сын? Он на две головы выше тебя. Я ведь знал его зеленым стручком. Он тогда ростом мне по пояс был.

— Когда-то было!.. Куда ты спешишь?

— По печальным делам, сестра моя. Завтра хороним Османа. Надо оповестить стариков. Все они должны прийти хоронить. У тебя хороший сын, Жамилят. Бедный Осман был чуть постарше... Храни аллах твоего сына.

И Шунтук зашагал дальше.

— Мам, кто такой Осман? Который погиб?

— Да.

Она крепко обхватила сына руками и прижала к себе.

— Милый, береги себя! Для меня, для Нажабат.

Потом резко отстранила и улыбнулась:

— Шунтук подумал, будто я с кавалером прохаживаюсь.

— А если бы так... Что ж тут такого? Ты у меня еще молодая и красивая!

— Как? Если бы твоя мать... если бы я... Впрочем, какую чепуху мы оба говорим, — раздраженно сказала Жамилят и повернула к дому.

Вернулись домой.

— Посиди подольше с дедом. Поговори с ним, — попросила она. — Он очень скучал по тебе.

— Хорошо, мама.

— У меня сегодня был трудный день. Я лягу пораньше.

После ужина старый Хамит собрал в своей комнате всех внуков. Он полусидел на кровати, облокотившись на две большие подушки, и довольно попыхивал трубкой.

Жамилят разделась и легла.

Было слышно, как старый Хамит рассказывает внукам легенды гор.

Ахмат уехал утром. Она дала ему свой председательский «газик», чтобы добраться до Баксана, а оттуда ему предстояло ехать до дома автобусом. Пообещала быть в городе на следующей неделе. Но не смогла...

Утром агроном Ибрахим, объехавший за вчерашний день все колхозные поля, сообщил Жамилят, что град уничтожил посевы кукурузы.

Зашел в правление, тяжело опустился на стул и словно окаменел. Плыли, плыли перед мысленным взором поля, покрытые градом, поблескивающим на солнце, точно бусины из рассыпанных ожерелий. В иных местах град лежал слоем до десяти сантиметров. Сколько труда затрачено во время посевной — и теперь все зря: посевы погибли, из земли торчат оголенные, почерневшие кукурузные стебли.

Заглянул Харун и тоже молча уселся за стол.

Жамилят, отвернувшись к окну, сосредоточенно молчала.

Ибрахим вздохнул, глядя на нее: «Жамилят, Жамилят, душа добрая. Сколько разных неприятностей сыплется на твою голову. У другой бы руки опустились или ожесточилось сердце, но нет, ты такая же, какой была много лет назад. Неизбывно теплое, доброе у тебя сердце». Вдруг вспомнилось ему, как неделю тому пришла в правление со слезами на глазах старая Тушох. Жаловалась, что дом ее совсем развалился, стены вкривь и вкось, по комнатам ветер гуляет, ровно на улице. Муж ее давно преставился, трое сыновей с войны не вернулись. Одна она в жизни, как перст. И теперь еще беда — дом того и гляди развалится. Одна труха, а не дом.

А к вечеру весь аул облетела молва: Тушох переселяется в новый дом, построенный под правление. И всем показалось такое решение единственно правильным, оценили сердечную доброту Жамилят. Ибрахим подумал тогда, что доброта — великая сила, и тот, кому она дана, может горы свернуть. Но до чего же несправедлива судьба — сколько самой Жамилят приходится принимать на себя жестоких ударов! И теперь еще этот град...

Снова перед глазами поплыли поля с почерневшими выбитыми посевами.

Ибрахим взглянул на Харуна.

— Беда, — Харун точно прочел мысли агронома и отвел взгляд.

Вскоре в комнату вошел и Али.

— Салам! — и молча уселся на свое место возле двери.

— Ну, что ж, товарищи специалисты, хватит молчать. Давай, Харун, соберем расширенный партком, — заговорила Жамилят. — Будем решать, как быть.

Она подумала, что все можно бы обговорить и в узком кругу, но для нее было важно, чтобы каждый подумал о выходе из создавшегося положения. Ведь безвыходных положений не бывает. Пусть каждый из них выстрадает это решение.

Часа через полтора колхозная контора гудела, точно улей, — явились члены парткома и члены правления, бригадиры и звеньевые.

Усталые и озабоченные лица.

Говорили лишь о том, что случилось, но никаких деловых предложений не было, пока не встал Али:

— Думаю, не все посевы окончательно погибли. Недели через полторы поля зазеленеют. Конечно, урожая с них не собрать, плана по зерновым мы не выполним, это ясно, но осенью на эти поля можно пустить скот, из нагульного гурта. Я считаю такое решение целесообразным.

В словах Али была деловая мысль, и Жамилят порадовалась, что он наконец почувствовал себя увереннее. Но в эту минуту встал Ибрахим:

— Нет! — резко заявил он. — У меня другое предложение. — Десятки глаз выжидающе и сосредоточенно вперились в его лицо, вдруг покрывшееся мелкими крапинками пота. — То, что предложил Али, вполне приемлемо с точки зрения выгод животноводства, но мы должны сейчас думать не только о выгодах своего участка, а об общей выгоде колхоза. И я, как агроном, считаю, что нам необходимо перенахать побитые градом поля и снова засеять.

Кустистые брови Харуна удивленно полезли вверх:

— Засеять? В июле?

— Да. Одни поля нужно засеять кукурузой на силос, другие — травами. Там, где кукуруза после перепашки даст хорошие всходы, надо приложить все силы, чтобы она была пригодна для уборки на зерно.