Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

никакой связи. Думаю, там не легче, чем нам досталось. Я видел, по реке плыли бараньи туши.

Перед сном Жамилят долго не могла согреться. В глазах бушевала река, несущая бревна, утварь, торчащие вверх корнями деревья. И... детскую люльку на гребне волны...

Сон был тягостный, страшный, то же кошмарное продолжение дневных видений. И Жамилят по-детски обрадовалась, когда наконец, открыв глаза, увидела мать. Та стояла возле кровати и легонько подталкивала ее в спину, силясь разбудить.

— Мам, что случилось?

В окнах занималась заря.

— Жами, пришел Али. Ждет тебя. Ты должна куда-то с ним ехать.

Она быстро вскочила с кровати. «Что же еще случилось?» — думала она, одеваясь, и опять перед глазами всплыл весь вчерашний день.

— А как отец? — спросила суетившуюся у плиты мать.

— Ночью проснулся, постонал маленько и снова уснул. Пусть спит. Ему сейчас полезно — подольше поспать. Съешь чего-нибудь...

Но Жамилят отказалась от завтрака и, наскоро попрощавшись, уже сбегала по ступенькам крыльца...

6

После неудачного сватовства Али долгое время старался избегать Жамилят, боялся насмешек и уколов, но заместителю по животноводству трудно избежать встреч с председателем. А Жамилят ни разочка, ни словом не выдала, будто знает, что бывали у ней в доме сваты. «Замечательная, умная женщина, — думал про себя Али и опять смотрел на нее словно иными глазами. — Вот тебе и слабая да беззащитная, как думали мы, мужчины, а она и не нуждается в нашей защите, сама кого угодно защитит». Али чувствовал, что чего-то недопонимает, не может схватить истину, но почему?.. «Может, это за войну они такими стали, самостоятельными. Вон ведь как на собрании честила нас, мужиков, Тушох. Мы-то не так на фронте изменились, а они здесь, в тылу, лиха не меньше нас хлебнули. Вот и выходит, что не знаем мы наших женщин».

И Али зачастил на птицеферму поговорить с птичницами о том, о сем, а сам, между прочим, косился на Аслижан, строгую и красивую молодку: очень хотелось узнать начистоту, правду ли говорят в ауле, будто неравнодушна она к нему, и может ли вообще полюбить его, однорукого, такая статная женщина, как Аслижан.

Сегодня утром Али позвонили из райисполкома. Дожди нанесли большой урон животноводству. Спрашивали, какое сейчас положение у них в колхозе. Но что мог сказать на это Али? Всякая связь с пастбищами прервана. Необходимо было незамедлительно выехать в горы и на месте узнать, что к чему. «И не одному надо ехать, — решил он, — а с Жамилят».

Ехали вдоль речки. День только что разгорался, и в неясном свете утра разрушения, нанесенные паводком, казались еще ужаснее. Перекошенные дома, свалившиеся заборы, перекрученные плетни, похожие на мотки колючей проволоки фронтовых заграждений...

Река присмирела.

На берегу, из-под песка и камней торчал поломанный кустарник, виднелись разопревшие овечьи туши, колеса от арб, домашняя утварь.

Много беды наделала эта смирная на вид речонка.

Свернули к пастбищам.

Дорога размыта селевыми потоками, завалена нанесенным лесом и камнями. С трудом преодолевали каждый десяток метров, приходилось вылезать из машины и расчищать путь от завалов. И Жамилят с досадой заметила:

— Не надо было машину брать. На лошадях добрались бы быстрее.

Проехали еще с полчаса и остановились. Все вышли из машины. Шофер даже присвистнул. Дальше дороги не было. Спустившийся сверху селевой поток размыл почву, образовался глубокий овраг. Что было делать? Возвращаться и пересесть на лошадей. И вдруг заметили всадника — тот скакал во весь опор поверху, объезжая овраг.

Али из-под ладони следил за ним.

— Жамилят, он несется как угорелый, ох, не с добра это...

— Он может нас не заметить. Проедет верхом мимо. Как бы его завернуть сюда? — заговорил их молчаливый шофер Аскер.

Али, заложив два пальца в рот, несколько раз оглушительно свистнул. Но всадник не услышал. Тогда Аскер подбежал к машине и нажал на клаксон, сигнал гудел долго, призывно. Верховой услышал его, натянул поводья, остановил лошадь, посмотрел вниз. Наконец заметил председательскую машину. Шофер и Али замахали ему фуражками.

Всадник обогнул начало оврага, повернул направо и стал спускаться к ним. Вот он все ближе, ближе...

— Это наш. Я его знаю. Езю с фермы Керима Хабижева. Мы у них были зимой в Куру-коле, — сказал Али.

Подъехав, верховой спрыгнул с коня.

— Ты с пастбища, Езю? — поспешил спросить Али. — Что там?

Парень долго возился с уздечкой, словно подыскивая нужные слова.

— Такую весть пусть бы привез мой враг, — сказал наконец он.

Жамилят и Али ждали, не говоря ни слова. Али заметил, как обострилось вмиг лицо у Жамилят и побледнело.

Весть была черной. Дождь нагрянул на пастбища внезапно, речушки вышли из берегов, отовсюду ударили потоки селя. И люди, и скотина — все смешалось. Будто светопреставление началось: громовые раскаты, крики людей, рев скота... Ничего не различить в кромешной тьме. И так — до самого утра. Вода унесла одного чабана, сына Хатраева Мусоса — Османа. Искали его с самого утра и только недавно нашли. Останки везут на арбе. Овец погибло сто пятьдесят голов. Но на молочных фермах потерь нет.

У парня был подавленный и растерянный вид: казалось, он вот-вот упадет от изнеможения.

— Я, пожалуй, поеду, — сказал он. — Мне нужно передать Хатраевым... Про сына... Арба следом за мной идет... Надо предупредить...

— Лучше сделать так, Езю, — сказала, приходя в себя от горького известия, Жамилят. — Езжай на моей машине, предупреди родителей Османа, подготовь... И сразу — сюда. Арба через овраг не пройдет. Мы его довезем на машине. Ты понял?

— Да, да, я мешкать не буду. Меня чабаны ждут. Керим так убит горем, а старый он...

— Сообщи обо всем в сельсовете.

Когда машина отъехала, она подошла к Али, лицо у него было мрачным. Осман был его соседом. Погиб отличный парень, один из лучших молодых животноводов, их надежда и будущая смена.

— Али, как горько, у меня слов нет...

— Горько?.. Единственный сын старых родителей! В прошлом году вернулся из армии, весной женился...

Жамилят молча опустила голову.

Из-за холма показалась арба, запряженная двумя черными волами. Впереди, ведя волов за налыгач, шел мрачный мужчина в черной войлочной шляпе, а его товарищ в лохматой черной папахе шел сбоку, держась за арбу. Они везли в последний раз Османа в аул, завернутого в черную бурку и притороченного к арбе сыромятными ремнями.

Али медленно подошел к повозке и остановился,