Непосредственный человек - Ричард Руссо

— Поверить не могу, чтобы ты был способен встать на сторону администрации.

— Чума на оба ваши дома, вот что я думаю, — сказал я.

Это слегка успокоило Боди, хотя в отношении меня она не смягчилась.

— Может случиться так, что ты обязан будешь свидетельствовать, — предостерегла она. — В библейском смысле. Соблюсти ироническую дистанцию уже не удастся, можешь мне поверить.

Я опрокинул пустой пластиковый стаканчик вверх дном на ее стол.

— Должен признаться, Боди, тебе в очередной раз не удалось поднять мою самооценку.

И вдруг напряжение ушло, мы снова были друзьями.

— Я постоянный источник разочарования для мужчин, — кивнула она и печально добавила: — И для многих женщин.

— Хочешь мне об этом рассказать?

Обычно она хочет рассказать.

Боди всмотрелась в меня, будто и правда решала, стоит ли поведать мне о новой сердечной неудаче. И поскольку прежде она всегда мне о них рассказывала, я был несколько удивлен, когда она взмахом руки отделалась от этой темы.

— Просто один человек, — пробормотала она. — Который вовсе и не играет в моей команде, нечего даже было на это надеяться.

Едва она произнесла эти слова, как на моем воображаемом экране развернулась картина — в чистых красках «Техниколора» и со звуком Долби стерео: Боди и Лили, обнаженные, потные, возятся на рабочем столе Боди. Это происходит прямо здесь и прямо сейчас. Нарисованная мной картина была столь ярка и драматична, что даже очевидная абсурдность не заставила ее померкнуть. Ведь в конце-то концов, чтобы такая сцена обрела правдоподобие, необходимо, чтобы Лили, та женщина, которую я знаю, превратилась в женщину, совершенно мне неведомую. Сколько раз я предупреждал студентов о недопустимости такого рода насилия над персонажами. Конечно, говорил я, у каждого человека есть свой секрет. У людей имеется сложная внутренняя жизнь, которая не поддается бесхитростному истолкованию, но нельзя забывать, игнорировать или сводить к пустякам то, что нам известно о человеке, а новая роль, которую я приписал своей жене, явно противоречила этим правилам повествования. И это не единственный грех против правдоподобия. В хорошем сюжете Боди Пай не могла бы одновременно заниматься потным сексом с моей женой и сидеть передо мной, полностью одетая, с сигаретой в зубах, хотя я не помнил, как она поднесла к ней зажигалку, однако уже почти до фильтра докурила. Я сосредоточил взгляд на красном кончике сигареты, и пылкие любовницы исчезли, в маленьком кабинетике Боди остались только мы двое, старые друзья, о чем-то говорим. Вернее, говорит одна Боди, объясняет, дошло до меня, почему она оставила сообщение с просьбой перезвонить.

— В общем, скажи ему, чтобы поостерегся, — закончила она.

Видимо, что-то я упустил, черт побери. Крошечный кусочек времени, жизни Уильяма Генри Деверо Младшего, ускользнул в некую бездну.

— Кому? — спросил я.

— Тони, — ответила она, подозрительно глядя на меня. — Тони Конилье. Мы же о нем сейчас говорим.

— Точно. — Я энергично закивал, как будто все для меня прояснилось.

Но она, чувствуя, что я так и не включился, спросила:

— Где ты сейчас был?

— В каком смысле? — возмутился я, но я хорошо знал, в каком смысле.

Она выпустила длинную, задумчивую струю дыма из самой глубины легких.

— Видел бы ты свое лицо.

По дороге на кафедру я вынужден был пройти мимо студенческого центра и утиного пруда. Навстречу попалось с полдюжины знакомых студентов, по большей части они старались смотреть куда угодно, только не на меня. Возможно, у меня паранойя, но я не сомневался: один парень даже сменил курс, лишь бы не столкнуться со мной. Это последствия моего выступления в роли телезвезды или на лице у меня все еще то выражение, о котором упомянула Боди Пай? На ум пришла третья версия, и я проверил, застегнул ли ширинку после очередного бдения над писсуаром. Нынче мой член много времени проводит снаружи. Может, повадился? Но нет, вроде бы все в порядке.

Завернув за угол студенческого центра, я понял, почему ребята избегают встречаться со мной взглядами. На том самом месте, где я вчера выступал перед камерами, собралась большая группа протестующих. Машут плакатами и что-то скандируют, слов не разобрать, потому что утки присоединились к хору и крякают, гуси трубят и гогочут, чудовищный шум. Вернулась съемочная группа — только что подъехала. К моему изумлению, Мисси Блейлок тоже тут. Выползает из фургона как артритная старуха, тихонько прикрывает дверь, прислоняется лбом к холодной металлической поверхности. Звукооператор (тот самый, что накануне вечером спрашивал, не застрял ли у меня в мочеточнике камень), когда я подошел ближе, ухмыльнулся:

— Ты по уши в дерьме, братан. Эти засранцы, которые за права животных, тебя живым не выпустят.

— Так вот кто это.

— Вот кто это, ага. За твоими яйцами явились. И еще одно хотел бы я знать: как это вы ее вчера так ухайдокали?

Мы обернулись и посмотрели на Мисси, которая на миг вскинула голову, заслышав мой голос, простонала и снова уткнулась лицом в борт фургона.

— Я не хотела сюда ехать, — пробормотала она. — Я же говорила?

— Не думаю, что ошибкой был ваш визит в кампус, — указал я.

— И не говорите! — простонала она. — Мне надо поговорить с вами о том парне. — Все это она произнесла, по-прежнему приклеившись лбом к фургону.

— Ладно. Но вы знакомы с ним ближе, чем я.

Она выпрямилась, сощурилась на меня:

— Полагаю, у вас осталась фотография, которую вы должны мне вернуть.

— Ладно, — повторил я без энтузиазма. — Все утро для нее рамку подбирал.

Съемочная команда потащила свое снаряжение к пруду, и я предложил помочь, надеясь спрятаться за поклажей. Подойдя ближе, я смог разглядеть плакаты. Самым популярным оказался «Остановить бойню», и те же слова распевала вся эта компания. На некоторых плакатах красовалась моя зернистая, сильно увеличенная фотография, украшенная вездесущим ныне символом — Ø.

Я понятия не имел, кто эти люди, но их эффективность, способность так быстро отмобилизоваться производила впечатление. У них ведь было всего четырнадцать часов на то, чтобы организовать протест, найти фотографию негодяя, которого они собирались пригвоздить (я узнал снимок с обложки моей книги), увеличить ее, сколотить доски, на которые наклеены плакаты. Вероятно, пришлось решать и другие технические вопросы, о которых я и знать не знал.

Присмотревшись к протестующим, я обнаружил, что не все они чужаки. Я узнал тощего лысеющего молодого человека, с которым встречался на собраниях факультета, хотя не помнил, к какой кафедре он принадлежит. Он заметил меня в тот самый момент, когда я заметил его, и указал на меня двум тоже более-менее молодым женщинам,