Письма к отцу - Таня Климова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава первая
12 января 2006 года
Хэлоу. Вспомнила, как впервые после твоей смерти мы ехали в поезде с твоим сыном и твоей последней женой. Я ненавижу поезда, меня в них всегда тошнит. Вот и в том – тошнило. Мы ехали в плацкарте, у меня был блокнот и карандаш. Растерянная женщина, которая то и дело вытирала руки вонючим, сальным полотенцем, увидела, что у меня в руке блокнот и карандаш и пригласила к себе – посидеть на нижней боковой, в купе не было места ни для меня, ни для блокнота, ни для карандаша. Рассеянная женщина без бровей и с редкими ресницами смотрела за тем, как я черкаю в блокноте. Спросила: «Стихотворение, наверное, пишешь?» Мне не понравилось, что она ко мне вторглась, – если я приняла предложение сесть рядом с ней – это не значит, что мы стали друзьями. Я ответила, что пишу письмо, письмо отцу. Она спросила, отправлю ли я его из Москвы, предположила, что ты остался в Ростовской области. Я ответила, что пишу письмо на тот свет, уточнила, не хочет ли она передать туда чего-нибудь от себя? Женщина смутилась и встретилась взглядами с мамой. Я не пыталась понять, что значила эта встреча взглядов. Мне это неинтересно.
Кстати, я ей соврала. Я не писала тебе тогда никакого письма. Потому что это очень глупо – писать письма на тот свет. Ты не находишь, папа?
21 января 2014 года
До окончания института остается несколько месяцев, папа. Я понятия не имею, чем буду заниматься дальше, но точно знаю, что не смогу стать писательницей в современной России, потому что в современной России не очень-то ценят писательниц. Я не смогу быть и ученой, потому что для того, чтобы женщине стать ученой, – нужно доказать мужчинам, что ты чего-то стоишь, а я не могу доказать это даже самой себе.
Недавно я сидела в институтской библиотеке и писала диплом. Рядом ходили люди. Они разговаривали шепотом, косились на меня, сидящую за ноутбуком без книг. Я думала о том, что хотела бы оказаться где-нибудь в деревенском доме, в европейской провинции, с русской пишущей машинкой, годах в семидесятых, и писать там книгу о каком-нибудь русском эмигранте, которого в этой нашей стране не знает никто, кроме меня. Все его родственники умерли, но осталось место – маленький деревенский домик в горах. Мне его выделили. Я перебираю его письма и записные книжки и пишу роман, который не нужен никому, кроме меня и него. Этот роман издаст какой-нибудь энтузиаст, похвалив перед этим мой слог и мою жертвенность – отдать всю себя абсолютно чужому человеку. «Мужик тебе нормальный нужен», – сказал кто-то из парней, оказавшихся в институтской библиотеке, девочке с серыми глазами и опущенными плечами. Она готовилась к экзамену по современному русскому языку – листала словари. Мне захотелось огрызнуться и заступиться за девочку, но я ощущала, что ей не нужно никакое заступничество – ей нужен другой мир, где она сидит за пишущей машинкой году в семидесятом и анализирует фонемы.
8 января 2017 года
На этот Новый год к моему брату, твоему сыну, снова приходил Дед Мороз. Ему двадцать, а Дед Мороз по-прежнему приходит. Все потому, что мама не хочет, чтобы он переставал быть ребенком, и оставляет ему под елкой пакеты со сладостями. У мамы пропадет смысл жизни, если мы окончательно станем взрослыми, окажемся автономными, не будем приезжать на новогодние праздники.
Каждый Новый год – хоть и прошло много лет после твоей смерти – вспоминаю тебя. Каждый Новый год мне страшно и стыдно оттого, что мне не весело, оттого, что я несчастлива, оттого, что несчастливы все. Мне и не должно быть весело, по идее, но я не могу перестать думать о том, что лакуны, смерти, отсутствие ощущаются за десять-пятнадцать минут до конца Нового года, словно подсчитываем выживших и умерших, сверяемся по календарю, который видим раз в год – на десять-пятнадцать минут.
А еще мне очень стыдно, этот стыд разъедает меня изнутри. Стыдно за то, что не ценю «единственную, неповторимую молодость», что «разбрасываюсь людьми как мусором», что «пора бы перестать винить умершего отца во всех своих бедах, не у одной тебя куча травм». Мне стыдно быть такой, какая я есть. Иногда я думаю о том, что хотела бы ходить по улицам твоей уверенной походкой и оказаться – физически – в твоем теле. Я бы тогда не вжимала голову в плечи, не жаловалась на жизнь, не рыдала после двух бокалов сидра, а наблюдала за кем-то – насмешливо и кротко, спокойно и уверенно. Меня бы окружали люди, которых я ценила, а не те, от кого – из вежливости – не могу избавиться.
Пишу письмо вместо того, чтобы заснуть. Борюсь со сном благодаря письму. За окном очень нежно, снежок ласковый, переливается в свете фонаря. В такие моменты ощущаю единение с тобой и мирозданием (это не одно и то же, словно ты провожаешь меня перед рассветом в детский сад, забираешь в сумерках из школы. Я слышу, как хрустит снег под моими дутыми сапогами, ощущаю под вязаной перчаткой твои кожаные – какие длинные – пальцы.
Мне тяжело расставаться с этим видением. Без него я чувствую себя оставленной и одинокой.
Спокойной ночи, папа.
16 января 2023 года
Пишу в снежных сумерках. Неуютно ощущаю себя после Нового года – мишура на улицах и елка в гостиной устарели, стали жалкими, а чуда никакого не произошло. Скучаю по августу, хочу как можно скорее до августа дожить. Я люблю августовскую пустоту, тревожность и грусть больше всего на свете. В августе время будто замирает, становится вечным. Я не понимаю, почему ты умер не в августе, этот месяц – идеальное время для смерти. Кстати, папа, я каждый год беру на работе отпуск именно в августе – это моя личная традиция и моя личная магия.
В Москве тревожно, тревожно в России. Мы недавно вернулись из Дубая – города, в котором двадцать второго февраля 2022 года создали Музей будущего. Удивительно, что какие-то люди в мире все еще верят, что будущее будет. ОАЭ страдают невероятной гигантоманией, совсем как советская правящая верхушка. У них самая большая башня, самый большой торговый центр, самый «красивый музей планеты» (так они пишут о Museum of the Future), все – самое большое, самое впечатляющее, самое лучшее. Меня это не раздражает, скорее умиляет. А еще Эмираты исследуют космос – у них своя межпланетная станция, запущенная летом 2020 года. Станция два года назад вышла на орбиту Марса. Она называется «Аль Амаль» – «Надежда». Это очень трогательно. И очень – очень, папа, – кое-что напоминает.
Глава вторая
9 февраля 2006 года
Как ты думаешь, кто виноват в твоей смерти? Бывают ли вообще – виновные в смерти? Если человек умирает в столетнем возрасте, но родственники отправляют его в дом престарелых, ощущают ли они вину, что недосмотрели?
Я чувствую, что я виновата в твоей смерти. Я мало говорила тебе о том, что ты будешь жить вечно, и много раз с ужасом представляла ее – твою смерть. Я как будто бы накаркала. Не могу писать – дрожит правая рука, буквы становятся нечитаемыми, а ты, наверное, и так с трудом разбираешь мой почерк.
Я верю, что ты существуешь. Верю, что ты застрял между мирами, потому что твоя смерть была противоестественной, ты должен был умереть иначе. Мне кажется, ты бродишь в своей библиотеке около стеллажей и ухмыляешься, когда я хватаю запрещенные книги. Проявись – мне это очень нужно.
13 февраля 2014 года
Проснулась среди ночи от странного сна. Мне снилась я, спящая, распластанная на кровати так, будто я наблюдаю за собой с потолка; так души, вышедшие из тела, смотрят на него оттуда, сверху. Проснулась и подумала: а что, если мне снилась не моя душа, вышедшая из тела? Что, если ты мне дал понять, как я выгляжу со стороны, как смотрюсь твоими глазами?
Я тоже хочу оказаться в твоем прошлом такой душой, смотрящей на тебя сверху. Вот я лечу туда, в свое детство и твою зрелость, сквозь года. Я оказываюсь в твоей мастерской. Ты стоишь около верстака в заляпанных брюках – тех, которые не жалко. У тебя в руках деревянный рубанок – давно я его
