Письма к отцу - Таня Климова

Глава четвертая

12 апреля 2006 года

С Днем космонавтики, папа. Это хороший праздник, нет, правда, я сейчас совсем без иронии, я люблю этот праздник и даже хотела бы его отметить с тобой или без тебя. Мне отмечать, если честно, не с кем, отмечу сама с собой.

Сегодня – впервые после зимы – я взяла велосипед и поехала на нем к Дону. Ходила по кромке. Вспоминала о том, как ты учил меня кататься на велосипеде с горы, как я разбивала колени, а ты мне не сочувствовал, только пристально смотрел и ждал, когда же я встану. «Терпи, казак, – атаманом будешь», «Если начнешь плакать, не возьмут в космонавты». Я не хочу в космонавты и атаманом становится тоже не собираюсь. Я люблю плакать и ненавижу что-либо терпеть. Вот и сегодня – нетерпеливо – поехала на Дон, когда туда еще не ездил никто. Знаешь зачем? Чтобы поплакать в одиночестве.

19 апреля 2014 года

Доброй ночи, папа. Мне не спится, я сильно дрожу. На улице очень холодно, несмотря на то что весна совсем скоро закончится. Я путаю апрель и август, в августе я часто ощущаю присутствие смерти, теперь я чувствую его в апреле. Мне очень тревожно. Хотелось бы, чтобы я могла позвонить кому-нибудь, кто бы меня успокоил. Но мне не хочется никого тревожить.

У моей одноклассницы недавно умерла бабушка. Она тяжело переживает эту потерю и то, что продают дом ее бабушки, дом ее детства. Каждый день выкладывает фото молодой бабушки и этого дома в соцсетях. Я – не желая готовиться к госэкзаменам – эти фотографии рассматриваю, приближаю – разглядываю деревянные ставни ядрено-зеленого цвета, всматриваюсь в цветы, посаженные в палисаднике. Мне жаль эту бабушку, жаль мою одноклассницу. Но – не слишком сильно. Наверное, я ей завидую. Круто потерять бабушку в двадцать лет, совсем грустно, когда она умирает в твои четырнадцать, а в двадцать ты уже не помнишь о том, что у тебя когда-то была бабушка. Я завидую людям, которые тянут «бабушка» и помнят о том, как бабушки забирали их из школы, как готовили им ароматные завтраки, как вязали – варежки, шарфы и шапки. У меня ничего подобного не было, да и что говорить – у меня не было даже отца. Хотя, знаешь, в нашей стране надо говорить так: у меня не было даже бабушки, что уж говорить об отце.

20 апреля 2017 года

Снились ангелы, споткнувшиеся о натянутое время. Они были скромными, потупившимися, улыбались уголками губ. Время – леска, протянутая от одной березы к другой в том дворе, куда мы с моим братом приезжали к бабушке на лето. Эти березы, стоявшие на расстоянии друг от друга, мы называли футбольными воротами. Во сне между ними была натянута леска. Ангелы называли эту леску «время».

Я проснулась, снова закрыла глаза и представила осенний пейзаж нашего маленького города. Листья на орешине – желтые, зеленые, багровые. По нашему саду раскиданы грецкие орехи – одни еще незрелые, в броне салатового цвета, другие уже свободные, вылупившиеся, темно-коричневые. Ты совсем скоро начнешь их собирать и колоть. Я буду к тебе подбегать – хватать то, что ты уже расколол и очистил – белое, холодное, фигуристое, пахнущее осенью. Наш бульвар – в падающих каштанах. Я буду идти за руку с тобой и эти гладкие каштаны собирать – класть в карманы куртки. Я не смогу увидеть то, что будет вдали, потому что в нашем городе голубой туман, похожий на дым, наша осень пахнет грецкими орехами, каштанами и дымом. В нашей осени просто и легко, потому что она теплая и любящая. Наша осень – мое детство, мое время, мои ангелы.

26 апреля 2023 года

Ходили в бар с друзьями, курили около бара. Подошел бездомный, сказал, что хочет купить что-нибудь в подарок дочери, возможно панамку, а может быть даже что-то из косметики. Просил денег. Мы дали. Он смотрел на нас с благодарностью, словно пытаясь оправдаться, говорил, что он никакой не бомж, что просто так сложились обстоятельства, мы отвечали, что все понимаем – так сложились обстоятельства. Он знает, что дочь живет с матерью и она очень счастлива, у жены – бывшей – новый мужчина, но дочь не называет мужчину папой, поэтому дочери хочется что-нибудь подарить – панамку или, может быть, косметику.

Я не злюсь на маму так, как злилась раньше. Я перестала испытывать злобу, теперь ощущаю только печаль и иногда равнодушие. Она не говорила о том, чем твоя смерть для нее стала, она тоже была ребенком, когда ты умер, и проживала горе не как мать – валидируя, – а как старшая сестра, тянущая одеяло на себя. «Я пойду к подругам, мне нужно помолчать». Уходила к подругам, молчала в гостях, когда ей наливали горячий чай и терпели ее беззвучное присутствие. Нам с братом тоже хотелось молчать, говорить, кричать, спрашивать, делиться эмоциями, но у нас ни о чем не спросили, мы делали вид, что так и должно быть, старались не заметить, что тебя больше нет. С кем мы только не обсуждали твою смерть – только не друг с другом.

«Почему ты считаешь, что твое несчастье важнее моего?» – спрашивала мама, когда я многозначительно молчала о твоей смерти.

Глава пятая

1 мая 2006 года

Интересно, о чем ты думал, когда рождались твои дети, – о себе или о них? Смотрел ли ты на них, новорожденных? Воспринимал ли ребенка как свое продолжение или, скорее, как существо, которое будет тратить твои любимые деньги?

У тебя много детей – от разных женщин. Каково это – быть мужчиной и иметь много детей от разных женщин? Мужчины считают этих детей своими? Воспринимают как свое продолжение? Кого ценят больше – мальчиков или девочек? В кого больше верят – в тех, кто окончил девять классов, или в тех, кто доучился до одиннадцатого?

Я пока не решила, что буду делать – уйду после девятого или пойду в одиннадцатый. Еще я не решила, буду ли заводить детей. Мне кажется, это должно прийти само, без меня. Я так чувствую: однажды человек просыпается и решает, как однажды кто-то выбирает – рождаться ему или нет. Я родилась в крови, была, наверное, липкой и смотрела рассеянным взглядом. Мама боялась брать меня на руки – я была ее первым ребенком. Ты меня на руки брал – следил за рассеянным взглядом. Знал ли тот взгляд, что его владелица рано потеряет отца, быстро повзрослеет и не сможет решить, как ей быть – уходить после девятого или доучиться до одиннадцатого?

4 мая 2014 года

Проснулась в огромном молчащем доме, вышла в сад. На траве и цветах – роса. Воздух летний – свежий, прозрачный, легкий. Я в ночной рубашке и босиком. Я иду по холодным камням, в саду выложенным так, чтобы я добралась до ручья. Я наклоняюсь к этому ручью и просыпаюсь. Я лежу в футболке на нижней полке двухъярусной кровати, и мне нужно готовиться к госэкзаменам.

Я часто размышляю об одаренных детях, о детях-вундеркиндах. Вспоминаю, как моя подруга захотела волонтерить в детском доме и попросила кураторов найти для нее одаренного ребенка, ведь она специализируется именно на одаренных (специализируется – в двадцать два года!). Куратор усмехнулся и ответил, что у них одаренные все или, как ей угодно, нет никаких одаренных у них детей – все обычные.

Всякий раз, когда я переживаю перед сдачей экзамена, выступлением на семинаре или конференции, я вспоминаю о том, что никакая я не одаренная, а вполне обычная, и мне становится легче. Я знаю, что эту «одаренность» и то «раннее развитие» внушил мне ты, поэтому я очень боюсь сделать ошибку, боюсь оказаться неидеальной. А я – такая же, как все, одаренная и обычная одновременно.

Недавно узнала дикую историю про Нику Турбину, про то, что она не была никаким вундеркиндом. Сумасшедшей оказалась ее мать – писала посредственные стихи и внушала дочери, что та сочиняет их во сне, а мать записывала за дочкой. Ника Турбина была обычным, трогательным ребенком, который стал жертвой амбиций взрослых. Это очень страшно.

13 мая 2017 года

Вспышки воспоминаний, в которых не было тебя. Ты покупал мне куклу Барби, у нее была юбка русалки, вместо ног – хвост. Я играла в Барби-русалку в детском саду и в начальной школе, никогда – при тебе. Ты бы разочаровался, наблюдая за мной, играющей в идеальную куклу, ставшую символом ненавистного тебе капитализма.

Через год после твоей смерти я слушала