Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

Разговор у нас с этого и начался: как собаки понимают человека, даже сеттера.

— Почему даже? — обиделся я за сеттеров.

— Потому, — ответил якут, — что уши у них висят, разве это настоящие собаки!

Уши у настоящей собаки в Якутии, получившие волчью кровь не сотни лет тому назад, как сеттеры, а вчера, должны непременно стоять и повертываться в разные стороны. Якутская собака, полуволк, лежит, и если что-нибудь услышит подозрительное, то голову не поднимет, а поставит в ту сторону ухо. А что за собака с длинными ушами, какой у нее может быть слух!

— Вот слышите вы сейчас что-нибудь? — спросил якут.

Тишина в нашем городе была такая, что только звенела кровь в ушах.

— Не слышите?

— Нет, ничего.

— Откройте форточку, влево по дороге два пьяных ругаются.

Я открыл форточку, и действительно чуть, чуть долетел до моего слуха человеческий гомон в той стороне.

— Это не легко таежному жителю жить в городе, — сказал якут, — вечно слышишь что-нибудь, никогда, нигде нет тишины.

После того сразу установилось у нас благодаря собакам особенное понимание друг друга. Я указал ему на его самодельную визитную карточку, на которой под именем подписано: литератор Якутской республики.

— Так, — сказал я, — у нас литераторы не подписываются, подумайте: литератор великорусской республики.

— Пустяки, — ответил якут, — вы должны смотреть на меня, как на дикаря, что там карточка! я всю жизнь трамвая не видел. В Москве сел и весь день ездил по адресу «Садовое кольцо». Что такое садовое кольцо? Я весь день кружил, спрашивал, и весь день мне отвечали: «кольцо». «Где же конец?» — спросил. «Нет, — говорят, — конца».

13 Декабря. Сегодня предполагаю ехать в Москву по следующим делам:

1) в 12 д. — Гиз переговорить с Венгеровым о детской книжке.

2) 1–3 — Лубянский пассаж. «Прибой» о собрании сочинений.

3) 3–5 «Новый Мир».

Все сделано: в «Прибое», вероятно, издавать не буду, в детский отдел Гиза поступлю, в Н. М. прибавили (300).

14 Декабря. Охотились с князем и Петей, привал в шинке у Егора.

15 Декабря. Глубокоуважаемая Варвара Петровна{46}, пробую на счастье послать это письмо Вам по адресу 1912 года и просить Вашего разрешения отправить Вам свои новые книги, в которых я, мне кажется, добился языка Вам понятного и близкого…

Почему это: «но, увы, нет путей к невозвратному». Настоящее и все новое, только новое — постижение прошлого, новая ветка к стволу дерева. Да, к В. П-е нельзя, все попытки — безумны, нельзя и начать по-другому, забыв то…

И вдруг… видели вы Буриданова осла, приходилось вам разрубать Гордиев узел? Явился Пяст. Я убит. И это хорошо (как поправка себе). Я ему рассказал о некоем знатном господине, приехавшем в г. Богородицк из Крыма в карете, с ним была дама и дети. Он представил в исполкоме <1 нрзб.> мандат и получил деньги на закупку в Астрахани рыбы. Князя он захватил с собой, и тот скоро увидел, что попал в руки авантюриста, тот бросил его без гроша и сам исчез неизвестно куда.

— И все-таки отличное воспоминание.

— Почему же?

— Человек он хороший.

Мы все удивились: современный Хлестаков — и как он может быть хорош.

— Вы знаете, — сказал князь, — та дама, которая была с ним в карете, ему не жена и никто: это одна полковница, бросила мужа с детьми. Он пришел к нему попросить доставить ее в Богородицк на родину, и он все устроил для нее.

Я сказал Пясту: «Ваш роман не интересует меня, потому что в карете вашей вы совершенно один».

Надкусил яблоко и, увидев другое, получше, хочет бросить Первое и не решается: бросить неприлично прекрасное надкушенное яблоко. Это свое состояние Пяст называет положением Буриданова осла и ездит за советами к старцам. Один старец спросил его: «Сколько лет?» и, узнав, что сорок, ужаснулся: «Так мало жить!» и посоветовал ему вернуться к своей старой жене.

Я ему ответил, что совет не могу дать, потому что не вижу, кого он везет в своей карете.

Узнал, что Вячеслав Иванов в Риме, Лосский — профессор Оксфордского университета и там говорит о своем наивном реализме.

Пяст сразу остановился на том месте письма Горького, которое и мне было чуждым.

Очень возможно, что оба письма написаны самим Пястом и вся история — бред больного. Но, может быть, он и тронул сердце этих женщин, из которых одна страдает манией величия, а другая предпринимает что-то, жалея его.

Я сказал ему на прощанье: я благодарю вас за проведенный вечер, мне жизнь ваша непонятна и тяжела, она будет напоминать мне, чтобы я не очень-то останавливался в себе и расширял свои рамки.

Он заплакал и ответил:

— Я рад, что моя жизнь пригодилась.

Между прочим, он считает причиной своего нынешнего влечения к женщине, что тетка жены его принудила его к физическому общению с женой (она старалась о его здоровье), к которой он такого влечения не имел. Не забыть эту историю: он влюбился в девушку и сошел от этого с ума; она решила спасти его и вышла за него замуж, а тетка уговорила, чтобы он с ней сошелся физически.

Иногда является тяжелый гость, которому не рад, который выбивает домашнюю и трудовую жизнь из колеи, а потом видишь, что это был самый нужный человек и как будто был нарочно подослан, чтобы смутить покой и вернуть тебя к раздумью об истоках этого покоя.

17 Декабря. Весь день вчера ушел на ликвидацию Пяста. Ему нужна крыша. Понятно, почему его отталкивает «голубой цветок» юности. Значит, так может случиться, что какая-то сила начинает отталкивать, когда является вопрос о жене в отношении к невесте.

18 Декабря. Тихо, морозно. В 5 у. выезжаем со Стрелковым на драной лошади в село Васильевское к Илье Михайлову Старову. Провели с Петей день в снегах. Ночью было полнолуние. У Старовых стерегли лисицу.

Воскресенье (Никола Зимний) провели у Старова и вечером вернулись с беляком и двумя русаками.

20 Декабря. Сегодня спешным послал условия в Ленгиз, ожидаю ответ к субботе 25-го.

Заграницей: внезапно вырастающие русские: Писарев, Романтик, Болгарин (сентиментальный), Стрижев.

Все нити мира свести к двум: она с <1 нрзб.> и Людовиками и тут же русская земля. Вот это и передать: все тут на ниточке…

Шевелится земля, деревья в лесу перемещаются, солнце, как мячик.

Загадать:

Можно ли…

Если бы. Короткое замыкание.