Раз мальчишка, два мальчишка - Ася Демишкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На пятый день в поле появился большой ящик. Как он сюда попал, было непонятно. Как будто с вертолета сбросили.
– Ну уж вертолет бы мы услышали! – возмущался Иван. – Не может быть, чтобы никто ничего не слышал!
– Не знаю, я последние двое суток сплю как мертвец, – добродушно заявил Пашка. – Без обид только, пацаны, – тут же добавил он, поймав на себе взгляды Валеры и Сени.
– Давайте у Конкордии этой спросим, может, она знает? – предложил Жека, почесывая протез. – Давно ее, кстати, не видно – может, померла?
– Дым из трубы идет, живая, значит, – указал на тонкую серую струйку, поднимающуюся от барака, Андрей.
– Да пофиг, – сердито оборвал Жека, яростно расчесывая титановую ногу.
– Пацаны, а может, это бомба? – предположил Эдик.
– Какая еще бомба? – скривился Федя.
– Ну вражеская!
– Да ради нас никакой враг бы не стал так заморачиваться, – усмехнулся Егор. – Пойдемте посмотрим.
Никто не сдвинулся с места.
– Что ссыте, как бабы? – спросил Вова, но сам тоже не сделал ни шагу.
– Пойду посмотрю, – неожиданно вызвался Андрей. Его совсем не обидело Вовино «как бабы», просто он был уверен, что бомба – это слишком быстро и просто, и такой скорой развязки от всего происходящего точно ждать не стоит.
– А мелкий-то не ссыкун, – злобно похвалил его Вова. – Ну иди смотри! Тебя не жалко, если что, – насмешливо добавил он.
Андрей приблизился к деревянному ящику размером с небольшой комод и с печатью на боку и осмотрел его.
– Тут «СДЭК» написано! – крикнул он.
– Так это же посылка! – радостно завопили Эдик и Федик. – Посылка, пацаны!
Все бросились к ящику.
– Там, наверно, еда!
– Там – теплые вещи!
– Там – снаряжение! – наперебой кричали парни, кромсая слои упаковки.
– А вдруг это из дома? – предположил Пашка. – Огурцы с помидорами соленые, мамкины, м-м-м-м, – замычал он.
Все четыре стенки ящика упали на землю, и перед парнями оказался предмет, который никак не ожидаешь увидеть в чистом поле. Белый, сверкающий, как снежный полдень, унитаз.
– Хуем нам по губам, а не огурцы! – обреченно выдохнул Толик-туберкулезник. Остальные ошарашенно смотрели на этот странный подарок судьбы и молчали.
– Да они что, блядь, издеваются?! – наконец не выдержал Иван.
– Может, это ошибка, не туда посылку доставили?
– Это ж как надо было постараться, чтобы сюда ее доставить, – заворчал Пашка. – Мы ж тут вроде не в центре Москвы.
Парни обходили унитаз по кругу, как в каком-то дурном хороводе, будто надеялись, что если навернуть нужное количество кругов, то унитаз сжалится над ними и превратится во что-то более насущное. Но унитаз и не думал ни во что превращаться, а рядовые бесились и матерились, заглядывая в его белоснежное нутро.
Если до таинственного появления бесполезной посылки жизнь в отряде казалась Андрею более-менее сносной, то теперь стало совсем плохо. Парни больше не пытались обустраивать лагерь: навес над кроватями так и остался недоделанным; о том, чтобы собрать печь, не было и речи; даже яма для туалета осталась без надстройки.
– На фига нам сортир, когда у нас есть это чудо? – зло шутил Вова, указывая на унитаз. – В него и будем гадить. А потом, когда командиры приедут, их головой туда и окунем.
– Много в него не влезет без смыва, – как всегда ехидно заметил Егор.
– Не приедут они, – неожиданно серьезно сказал обычно оптимистичный Пашка.
– Это почему? – с недоверием спросил Иван.
– Бросили они нас. Забыли здесь.
– Ты это, не каркай давай.
– Да вы сами посмотрите, – подключились Эдик и Федя. – Мы здесь уже неделю – и что мы за это время видели? Ни учений, ни заданий, ни оружия, ни казарм, ни руководства!
– Ни жратвы нормальной! – добавил к списку невиданных вещей Толик.
– Непонятно, чего мы тут сидим. Поле, что ли, сторожим или ворон? – подытожил Пашка.
«Скорее уж вороны нас», – подумал Андрей, но вслух говорить не стал.
– Унитаз сторожим, – заржал Толик, – унитаз – наше супероружие!
А унитаз так и стоял посреди поля в небольшом отдалении от лагеря, неуместный и недоступный, как трон для какой-то нездешней задницы. Андрею казалось, что он источает безысходность, которая постепенно сгущается над ними, и от нее все становятся всё более напряженными и злыми.
– Спишь, малой? – позвал Андрея Пашка посреди ночи. Пашкина кровать стояла справа от Андреевой, и мальчику нравилось болтать с ним по ночам. Иногда к ним присоединялся Егор, но сегодня он спал.
Больше всего в этих ночных разговорах Андрея радовало то, что Пашка относится к нему как к равному, но Пашка и сам был похож на так и не выросшего ребенка, обитавшего в теле взрослого человека. А еще от этих разговоров становилось как-то уютно: совсем рядом горел костер, вечными часовыми сидели никогда не спящие Сеня и Валера, и можно было представить, что ты в походе или летнем лагере – болтаешь с другом под звездами, а в школу только через месяц.
– Не сплю, – как обычно ответил Андрей, предвкушая расспросы о чем-то простом и жутко интересном, о чем всегда говорят мальчишки.
– У тебя подружка-то есть? – спросил Пашка.
– Нет, – подумав, не соврать ли, сказал Андрей (у него и друзей-то особо не было, не то что подружки). – А что?
– Ничего, просто у тебя сережка в ухе, вот я и подумал, что это подружка тебе на память дала.
– Это мамина сережка.
– Настоящей матери, а не той, что тебя в армию отправила?
– Да, настоящей, – вздохнул Андрей. – Она умерла.
– Очень жаль, малой. Непросто тебе, значит, пришлось. – Пашка скорбно затих.
– Непросто, – повторил Андрей. Объяснить Пашке то, что для него смерть матери не осталась в прошлом, а как бы перешла в настоящее, он, конечно, не мог. Она не умерла, она умирала прямо сейчас, и будет умирать снова и снова, сегодня, завтра и всегда, и – будет рядом.
– И у меня нет подружки, – прервал молчание Пашка. – Зато есть три сестры.
– Три? – удивился Андрей.
– Да, прикинь, повезло! Две старшие и младшая. Младшая на тебя похожа чем-то, ей тоже тринадцать. Ой, прости, четырнадцать, – Пашка едва заметно улыбнулся.
Иногда Андрею хотелось поговорить с Пашкой о том, что происходит с ними прямо сейчас, в этом поле, под этим небом. Почему они спят на кроватях на улице, почему не знают, что им делать, почему никто к ним не приходит и ничего не говорит? А главное – для чего все это? К чему их готовят?
Но Пашка такие разговоры не любил, он хотел говорить только о прошлом: о том, кто как жил раньше, что делал, и о тех, кто остался дома. Андрей заметил, что и другим парням разговоры о настоящем не нравятся: они либо вспоминают о прежней жизни, либо мечтают о будущей. Мечты их сводились к тому, кто что съест первым делом и какую вещь себе купит, когда они отсюда выберутся.
Перед тем как уснуть Андрей по привычке посмотрел в сторону леса. Безоблачной ночью его рваный силуэт на границе поля был хорошо виден. Лес будто вгрызался в небо разноразмерными зубами, пытаясь оттяпать кусок со звездами. А еще – он приближался.
Альбом
Может быть, из-за этого нежелания остальных говорить о происходящем Андрей все чаще стал ходить на край поля, к Конкордии Петровне. Дама она была, конечно, с приветом и вещи говорила странные, но все-таки это было лучше, чем всеобщее угрюмое дневное молчание.
Конкордия Петровна поила Андрея чаем из закопченного походного чайника, который она разливала в красивые фарфоровые кружки, непонятно откуда взявшиеся в ее покосившемся деревянном обиталище. У Конкордии Петровны вообще было много такого, чего точно не должно было быть в бараке посреди поля: ароматный табак, конфеты, печенье, перстни с камнями и даже шляпа с черным пером, которую она надевала, когда они выходили прогуляться вокруг дома.
– Так в свет идем же! – смеясь, отвечала медсестра на удивленный взгляд мальчика.
Сегодня на улице было особенно ветрено и мерзко, Конкордия Петровна задремала на стуле над недопитой чашкой чая, а Андрей бродил по комнате, не зная, чем себя занять. На столике с аптечкой мальчик заметил книгу. Читать он любил, поэтому, покосившись на спящую медсестру, похожую на огромную нахохлившуюся ворону, он без спроса взял книгу в руки. Имени автора и названия на ней не оказалось. Андрей приподнял пустую темно-синюю обложку и обнаружил, что никакая это не книга, а старый фотоальбом. «Вот теперь-то точно стоило бы спросить разрешения», – подумал он, но Конкордия Петровна, кажется, глубоко спала, а делать было совсем нечего. Можно, конечно, уйти, но не попрощаться после всего съеденного печенья было как-то невежливо, а сидеть и пялиться на спящую старую женщину – откровенно неприлично. Андрей продолжил листать альбом.
Фотографии на первых страницах оказались старыми и пожелтевшими, со всех на него смотрели парни в военной форме. Точнее, могли бы смотреть, но не смотрели, потому что глаза их были закрыты как будто они спали. При этом сон почему-то
