Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, и хуторские «политики», то бишь Андраш Тёрёк, Пигницкий и Сладек (а «политиками» заделались здесь те, кто издавна привык командовать), тоже твердили, что жить теперь станет лучше. Говорили они об одном и том же, но представляли это себе все трое по-разному. А вот почему — этого Данко не мог взять в толк. Не понимал он также, отчего всегда получалось так, что если что-нибудь предлагал Тёрёк — скажем, организовать общину, взять в свои руки машины и луг под выгон, — то против него сразу же ополчались и Пигницкий и Сладек. Если же выступал с каким-либо добрым начинанием Пигницкий, например, советовал разобрать батрацкие бараки и раздать строительный материал людям, то упирался Тёрёк. «Разобрать разберете, — убеждал он хуторян, — а где пока что жить будете? Под открытым небом? В поле?» А если что-нибудь придумывал Сладек, — вроде того, чтобы ему отдали поломанную молотилку и паровой котел, а он, отказавшись взамен от своей доли земли, отремонтирует их и станет молотить хлеб для всех новых землевладельцев-хуторян, — то на него ополчались оба, и Тёрок и Пигницкий. Вместе они держались только тогда, когда нужно было выступать против господина Чатари. Сладек боялся, что если одержит верх хозяин, то, чего доброго, потребует назад мастерскую со всем инструментом, на которую он наложил руку под тем предлогом, что самолично сберег ее в трудные времена.
Разобраться во всем этом Янош Данко не мог. Тёрёка с Пигницким он считал барскими прихвостнями, Сладек в его глазах по-прежнему оставался «господином механиком», и Данко не слишком верилось, чтобы эти люди так скоро изменились к лучшему. Но он не высказывал своего мнения, считая, что среди батраков из-за их принадлежности к различным партиям и без того довольно распрей и склок. А поскольку народ привык к тому, что Данко был скуп на слова, с чего бы ему вдруг развязывать язык теперь? Когда на хутор приезжали настоящие политические руководители, к примеру, Габор Киш из села или коммунист, партсекретарь из района, то все шло как нельзя лучше: и говорили складно, и держались дружно, но стоило гостям уехать, как все начиналось сызнова.
Но поскольку всем нужно было куда-то примыкать, во всяком случае, так считалось и говорилось, Данко примкнул к Андрашу Тёрёку. Не то чтобы Тёрёк полюбился ему больше других или принципы Тёрёка были ему более близки и понятны — их, собственно говоря, у Тёрёка и не было вовсе, — а просто-напросто по привычке: если батраки прежде имели дело с Андрашем Тёрёком в поле, так почему бы теперь им не держаться его и в политике? По такой же точно причине возчики и кучера встали на сторону Пигницкого: в свое время ключник распоряжался у Чатари всем извозом. Господин Чатари экономил и на этом.
Но не все батраки думали так, как Данко, и потому население хутора порой раскалывалось на два лагеря (сторонники Сладека жили на отшибе, в той части хутора, которая осталась у Чатари), и между бывшими батраками вспыхивала по временам острая вражда.
Данко не углублялся в эти распри. Он не понимал, из-за чего, собственно, он должен ссориться со своим давним приятелем Габором Шаму, если их волы в хлеву у Чатари стояли бок о бок, плуг и телега одного всегда, бывало, следовали за плугом или телегой другого, если и теперь их участки рядом и они, как добрые соседи, часто помогают друг другу? Из-за того только, что Шаму стал коммунистом? Ведь Данко и сейчас подумывал о том, как хорошо бы запрячь обеих телок (Шаму тоже досталась телка) рядком, в одну упряжку.
И если бывшие батраки, поначалу в одиночку цапавшиеся между собой сегодня из-за того, завтра из-за другого, теперь разделились на два враждующих лагеря, то Данко это никак не трогало и он продолжал поддерживать дружбу со всеми старыми приятелями, хотя, собственно, никогда не принадлежал к людям, которые любят разглагольствовать о своих дружеских чувствах.
А когда пришла весна и полевые дороги просохли настолько, что по ним стало можно передвигаться, Данко запряг в тележку свою телку Рожи, сперва нагрузив ее лишь парой изъеденных червоточиной бревнышек, а затем стал перевозить и кирпич и саман. Молоденькая телка вначале никак не желала понять, зачем вдруг ее шею втискивают в деревянную колодку и с какой такой стати она должна тянуть на себе какие-то тяжеленные грузы, но со временем, так же как и ее собратья на протяжении тысячелетий, она примирилась с тем, что хлеб насущный достается потом и кровью и что ярмо — неизбежный удел всякой скотины.
Март сорок шестого года, как и большинство венгерских весен, выдался ветреный и сухой, грязь быстро подсыхала, и над дорогами уже клубилась пыль. За день Данко со своей Рожи успевал обернуться раза четыре-пять и привозил для своего строительства на тележке то кирпич для очага, то пару досок на дверь, то бревно для крыши. На краю его участка был небольшой пригорок, там-то он и начал сооружать землянку. Дело это нехитрое — он вынул на два заступа твердую как камень землю, обложил края ямы глиной и утрамбовал хорошенько, чтобы не осыпались; затем вкопал в противоположные концы ямы две жерди с раздвоенными концами, вложил в них ствол акации, которую Данко тайком спилил близ дороги как-то ночью, а потом соорудил крышу из всего, что было под рукой: из гнилых бревнышек, горбыля, обрезков теса, жердочек. Стенки землянки он оплел хворостом, чтоб жидкие жерди не гнулись и не давали осыпаться земле внутрь. И, наконец, аккуратно и плотно обложил их снаружи землей и дерном. До той поры, когда можно будет приготовить саман и построить себе более приличное жилье, сойдет и это.
Закончив землянку, Данко с семейством перебрались туда немедля, благо ее не нужно было ни штукатурить, ни белить. Для немногочисленных кур и поросенка, которых они захватили с собой, тоже были построены точь-в-точь такие же землянки, только поменьше. Жена Данко раздобыла в селе нескольких цыплят и гусят, пока что на условиях половинной доли. Она охотно взяла бы на откорм и индюшат, нашлось бы им пропитание на обширном лугу, где нынче вместо стада и табуна скачут одни кузнечики, порхают птицы
