Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Весь сорок пятый год прошел в тяжбах с господином Чатари, половины спорной земли так и не коснулся плуг, не упало в нее зерно; заросла, зацвела она сорняками чуть не в человеческий рост. Перелетая с цветка на цветок, жужжали над ней шмели, а внизу полевые мыши, которых вдруг расплодилась тьма-тьмущая, изрыли все поле, проложив в чаще преющих стеблей свои тропы с туннелями и виадуками. И странное дело, эти тропы были так же извилисты и запутаны, как человеческие стежки-дорожки, хотя, казалось, мыши-то уж могли бы найти и прямые пути. Но кому известны мышиные законы? Ведь никто не знает, по какой причине мыши так непоседливы и суетливы и с какой, собственно, целью они шныряют туда-сюда. Руководит ли ими лишь желание набить желудок да поострить зубы или, быть может, они спешат поделиться друг с другом сплетнями?
Среди мышиных норок кое-где виднелись и крупные хомячьи норы, стоящие особняком прямые норы самцов и разветвляющиеся вокруг них ходы сообщения членов семейства. Хомячьи норы были такие глубокие, что, если человек совал в них рукоятку вил, она уходила в землю до половины, а в укромных местах хранились такие обильные запасы кукурузы, что ими можно было наполнить не одну крестьянскую веку[16].
Вот такая-то вдоль и поперек изрытая мышами, запущенная земля и составляла добрую половину участка Яноша Данко. Для того, чтобы ее перепахать как следует, нужен был паровой плуг, мощный трактор или по меньшей мере упряжка из шести здоровенных волов. Но где взять шестерку волов, если нет и одного, а для молоденькой телки Рожи плуг не по силам, даже если впрячь рядом с ней еще одну такую же? Да и грех губить ее в раннем телячьем возрасте на перестоявшейся под паром земле. А трактор господин Чатари постарался сбыть с рук, чтобы на него, чего доброго, не польстились батраки, если вдруг им придет в голову организовать товарищество по обработке земли. Словом, глубокой осенью тысяча девятьсот сорок пятого года Янош Данко, как и тысячи ему подобных, стоял на краю своего доброго поля один-одинешенек, без тягла, без скотины, без семян.
Но Янош Данко был не из тех, кто отступает перед трудностями, а о мелких неполадках и говорить не приходится. Будь иначе, уже через несколько лет после женитьбы, когда у них родился третий или четвертый ребенок, он должен был бы повеситься — ведь тогда у него не было ни хлеба, ни топлива. И теперь, оглядывая это безнадежно запущенное, но собственное, свое поле, Данко говорил себе: «Как-никак, легче перенести беду оттого, что «есть», чем оттого, что «нет». Дай срок, поправимся».
Само собой ничего поправиться, конечно, не может, на это Янош Данко и не рассчитывал. Он отправился к Андрашу Тёрёку, который к тому времени уже обзавелся парой волов — одного получил при разделе барского добра, а второго «достал». Данко попросил Тёрёка запахать ему участок, пообещав за это отработать. Руки найдутся: ребята сидят дома, ведь поденщины теперь днем с огнем не сыщешь.
Андраш Тёрёк согласился. Тем охотнее, что у него самого детей дома не осталось. Сын уже женат, колесник в селе; старшая дочь тоже замужем, муж ее служил прежде ключником у Шлезингеров, младшая, правда, еще в девках сидит, но белоручка и работать не привыкла, ведь приказчик на хуторе большой барин, и дочери его не пристало на поденщину бегать.
Итак, Данко со своим семейством стал работать на поле у Андраша Тёрёка — убирал кукурузу, копал картофель, окапывал свеклу. Все бы ничего, беда только, что у других батраков тоже не было тягла, они тоже охотно брались за чужую лопату и мотыгу, и на долю семьи Данко досталось не так-то много. Но этим дело не кончилось. Андрашу Тёрёку, как члену комитета по разделу земли, было известно, что из отошедшей крестьянам помещичьей земли оставлен нераздельный резерв. Этот резерв предназначался частично для тех, кто еще не вернулся из плена, а также для приусадебных участков, когда новые хозяева начнут строиться; те, у кого хватало сил, тягла, смелости и, главное, нахальства, могли до той поры брать эти земли в аренду.
А поскольку у Андраша Тёрёка всего этого было не занимать стать, он и пробрался в арендаторы. Получилось, что пахотной земли у него прибавилось, и перепашка участков работавших на него батраков само собой отодвинулась на задний план. Не могли же они, в самом деле, требовать, чтобы он, Андраш Тёрёк, пахал сначала им, а потом себе? Ноябрь уже близился к концу, когда Данко, то увязая в грязи, то ковыряя плугом мерзлоту, кое-как вспахал и засеял себе наконец два хольда под пшеницу. Остальные шесть Андраш Тёрёк пахать не стал, хотя, собственно говоря, ему-то самому вовсе не нужно было ходить за плугом; он никогда еще в жизни сам не работал, а потому постарался избежать этого и сейчас, благо в помощниках недостатка не было, нашлось кому волов погонять. Но, поскольку Данко с семейством отработал у него лишь за два хольда пахоты, Тёрёк уклонился от своего обещания. Пахать в кредит ни для Данко, ни для кого другого он не собирался.
Правда, семян у Данко все равно больше не было. Правительство хотя и прислало кое-какие фонды в помощь новым хозяевам, но сюда, на хутор, эта помощь не дошла — расхватали в селе. Данко с великой охотой засеял бы еще хотя бы хольда два, пусть даже за счет хлеба, предназначенного на еду. Перебились бы как-нибудь на кукурузе, на фасоли с картошкой, ведь не в первый раз. Но что поделаешь, Андраш Тёрёк бросил его на произвол судьбы, и на три четверти земля Данко так и осталась невспаханной. А как хорошо было бы запахать все! Поля кругом, особенно те, что стояли под паром, ждали глубокой осенней вспашки, от которой сгибли бы все мыши и сдобрилась бы запущенная земля. Но денег у Данко не было, а ссуда, выделенная государством, сюда, в эту глушь, тоже не дошла: в
