Машина знаний. Как неразумные идеи создали современную науку - Майкл Стревенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Термин «гуманизм» использовался для обозначения достаточно многих вещей. Современный секулярный гуманизм означает отказ от всех богов, от всех религиозных источников смысла. Однако и для Пико, и для Декарта Бог и духовный план бытия – объекты и основы познания. Таким образом перед нами совершенно другой гуманизм – историческое явление эпохи Возрождения, связанное в первую очередь с возрождением классического образования. Но хотя гуманизм в моем понимании широко представлен в мысли эпохи Возрождения, он гораздо шире возрожденческих представлений о том, что такое гуманизм. Аристотель, например, во многом образец того типа гуманизма, который ближе моему пониманию: он сочетает философскую аргументацию с наблюдением, объяснительными спекуляциями и небольшим количеством теологии.
Если Аристотель, Пико и Декарт в основе своей гуманисты, то кто же из великих мыслителей им не является? Само олицетворение науки: Исаак Ньютон.
Ньютон до какой-то степени воплощал идеалы эпохи Возрождения. Его интересы были не менее широки, чем у Декарта. Он был не только ученым-эмпириком, но и математиком, алхимиком, толкователем Священного Писания, а также, подобно Декарту, метафизиком, использующим философские аргументы для понимания природы пространства и материи. Но, в отличие от Декарта, он совершенно сознательно не объединял эти исследования. В каждом направлении он продвигался обособленно, не обращаясь к методам из другой области. В своем разделении исследований на части он практиковал – одним из первых – подход, который является абсолютной противоположностью возводимого гуманизмом на пьедестал синтеза всего возможного знания.
Если представить Декарта в виде университетского кампуса, это было бы шумное и оживленное место, с кучей коридоров и лестничных клеток. Все преподаватели читали и обсуждали бы работы друг друга. Физики и философы, теологи и психологи в равной степени участвовали бы в общем обсуждении принципов, которые правят миром.
Если бы университетом был Ньютон, вы бы не услышали ни звука; общая комната была бы покрыта толстым слоем пыли. Каждый преподаватель заперся бы в своем кабинете или лаборатории, проводя исследования собственными средствами, читая только те книги, которые непосредственно относятся к предмету его исследований, и издавая только те труды, которые отвечают тем же требованиям. Преподаватели собирались бы всего раз в год, чтобы обсудить парковку или бюджет на кофе.
И какой институт был бы более эффективным? Рациональность и гуманистический дух дают один и тот же ответ: декартовский университет, само воплощение большинства человеческих качеств в его яркой социальности и непредубежденности. Опыт говорит об обратном. Именно молчаливая специализация Ньютоновского университета – лучший путь к знаниям. Все, что теряется из-за отстраненности и пренебрежения междисциплинарным знанием и рассмотрением жизни во всем ее грандиозном масштабе, с лихвой компенсируется узким, плотно сфокусированным лучом, который выискивает незаметные, но красноречивые факты.
Горькая участь гуманистической мысли заключалась в том, что ее прославление полного, объединяющего интеллектуального потенциала человеческого разума навсегда осталось в тени огромного вклада в наши представления об устройстве природы, внесенного бережливым научным духом – постижением скудости того, что находится за золотыми вратами воображения, того, что дает скудный опыт.
Ньютоновский университет – это аллегория разума Ньютона, а не подлинный портрет современной науки и высшего образования. Тем не менее эти картины имеют достаточно много общих черт.
Отчасти это связано с тем, что наука общается с миром сообразно железному правилу. Пролистайте подборку научных журналов, и перед вами предстанет аккуратный перечень отдельных разделов – практическое воплощение узкого эмпирического кодекса.
В то же время железное правило – я повторю это еще раз – оставляет ученым полную свободу в их частной жизни и внутренних дискуссиях, в том, что касается любой теологической, философской или эстетической территории, которую они желают исследовать. Даже если в больших общественных пространствах науки царит определенная ньютоновская тишина, двери кабинетов широко открыты для декартовских принципов. Действительно, научные открытия в немалой степени зависят от этой неочевидной открытости, которая позволила таким мыслителям, как Мюррей Гелл-Манн, Д’Арси Томпсон и Альберт Эйнштейн, использовать свои эстетические и философские чувства в поисках экстраординарных теорий.
Эти великие ученые были людьми, исключительными во многих отношениях. Они не только были блестящими учеными и обладали богатым воображением; им также удалось избежать омертвляющего воздействия избранного современной наукой метода навязывания железного правила, метода, который лишает новичков в науке неэмпирических знаний и подрывает неэмпирические привычки мышления.
Стандартный продукт этой системы – эмпирик до мозга костей, индивид, который не только в своих публичных трудах, но и в частных размышлениях придерживается «научной позиции», прямо противоположной гуманистической. Научный подход требует материальных, осязаемых доказательств. Он насмехается над философией и испытывает неловкость из-за субъективного чувства красоты или некоего смысла, которые невозможно выразить словами. Он находит воплощение в прямом, неэмоциональном, даже бесцветном выражении идей и аргументов. Он превращает железное правило объяснения в свинцовый закон научного мышления.
Если не считать случайных вспышек чумы, жизнь студента средневекового университета, судя по всему, была во многом похожа на сегодняшнюю: постоянная смена аудиторий, перекус в столовых и изменения в расписании в последнюю минуту. Книги, однако, были совсем другими. В XII веке не существовало Нортоновской антологии английской литературы. Но была книга Марциана Капеллы «О бракосочетании Филологии и Меркурия»[4] – «стандартный учебник Средневековья».
Написанный в период падения древней Римской империи – скорее всего, где-то между разграблением Рима вестготами в 410 году нашей эры и вторжением вандалов в Карфаген в 429 году – этот труд описывает небесный союз, заключенный во дворце богов Юпитера и Юноны, парящем за пределами самых отдаленных планет. Меркурий-жених олицетворяет красноречие и искусство убеждения, воплощенное в изучении грамматики, логики и риторики, в то время как Филология-невеста олицетворяет любовь к знаниям и исследованию устройства мира, воплощенную в изучении арифметики, геометрии, музыки и астрономии. Таким образом, «бракосочетание» представляет собой синтез трех «гуманитарных» и четырех «естественных» наук, составляющих семь свободных искусств, которые служат своего рода подружками невесты и которые на протяжении всей книги выступают с презентациями своих областей знаний, совместно воплощая идеал образованного ума, свободно владеющего разными способами мышления, помогающими охватить и естественные, и гуманитарные науки.
Многочисленные авторы сетовали на то, что в эпоху современной науки представляется «разводом». Английский химик и романист К. П. Сноу, как известно, заявил в 1959 году, что естественные и гуманитарные науки разошлись настолько сильно, что сформировали две различные культуры, каждая из которых в значительной степени не осознает предмета и методологии другой. Сноу сожалел о сложившейся ситуации; его идеалом был мыслитель,
