Машина знаний. Как неразумные идеи создали современную науку - Майкл Стревенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карл Поппер основывал науку и даже цивилизацию на простом трюизме: теория, которая делает ошибочные предсказания, сама должна быть ошибочной. Этот принцип фальсификации был факелом, который Поппер высоко поднял, чтобы осветить путь из тьмы, преследовавшей его юность, прочь от социального распада, насилия толпы и безликой бойни.
Логическое правило не может быть улучшено, в отличие от щепетильности людей, которые его используют. С этой целью, по мнению Поппера, крайне важно поддерживать критический дух в науке. Внутри белых халатов, за тяжелыми очками, должна поселиться безжалостная критичность, которая не упустит ни одного прогностического недостатка – которая будет готова разоблачить ложь, независимо от того, насколько священной, правдоподобной или обожаемой может выглядеть неверная теория. Бесчеловечное возвышение логики над лояльностью, согласно Попперу, – это то, что мы должны внедрять и культивировать в человеческих умах, составляющих машину знаний.
Однако мы столкнулись с непреодолимым техническим препятствием на пути к плану Поппера. Логика сама по себе не может окончательно опровергнуть теорию; ранжирование правдоподобия – то есть субъективные оценки вероятности различных вспомогательных допущений – всегда будет играть определенную роль. Действительно, именно благодаря этим рейтингам меняется научное мнение, в конечном счете заставляя ученых склоняться к истине в ходе бэконовской конвергенции. Таким образом, плох тот ученый, который руководствуется исключительно логикой.
Но можем ли мы стремиться к тому, чтобы научные умы были настолько непредвзятыми, насколько это возможно? Наука, созданная яростными, критичными, самоотверженными умами, была бы чем-то восхитительным и настолько же из ряда вон исключительным, как правление праведных. Но это возможно только в мечтах. Машина знаний создана из человеческих существ, а не из ангелов. Нам нужна наука, которая терпимо относится к человеческим слабостям или – что даже лучше – использует их.
В любом случае, наука, в которой доминируют критические настроения, может отменить иррациональные элементы железного правила, вернув философские и эстетические рассуждения в научную дискуссию. Получившееся в результате предприятие было бы меньше похоже на современную науку и больше на древнюю натурфилософию, как Декарт, столетиями препиравшийся с Аристотелем, – и, возможно, оказалось бы не более эффективным.
Больше критического духа в нашей политике – да. В нашей бюрократии – да. И в обществе в целом – безусловно, да. Мир человеческих отношений мог бы использовать гораздо больше, чем скудный запас попперовской рациональности, но в случае с тем экзотическим созданием, коим является современная наука, это привело бы к удушающему избытку качественной аргументации.
В руководстве Томаса Куна содержится несколько иной набор рекомендаций. Великое открытие Куна заключается в том, что основное отличие современной науки от древней и средневековой – то есть от «натурфилософии», – это не набор логических инструментов или продвинутая технология, а особая форма социальной организации, «парадигма». Эта всеобъемлющая методологическая основа обеспечивает моральную, интеллектуальную и эмоциональную поддержку, необходимую, как писал Кун, ученому для «исследования какой-либо части природы в таких деталях и с такой дотошностью, которые иначе были бы невообразимы».
Таким образом, рецепт Куна для осуществления эффективного научного исследования состоит в том, чтобы укрепить рамки, возвысить парадигму. Все научно-исследовательские программы в данной области должны в любой момент быть подчинены единому, разделяемому всеми учеными набору правил, сформированных в соответствии с особым объяснительным и методологическим кредо. Ученые, работающие в рамках таких программ, должны быть настолько глубоко привержены парадигме, чтобы просто принимать ее правильность как должное, находя альтернативные варианты абсурдными или даже немыслимыми.
Как следствие, последователь Куна не обладает свободным критическим духом вовсе – и Кун считает, что это отсутствие свободы и критики необходимо для хорошей науки. Куновская программа научного образования, направленная на увеличение мощности машины знаний, будет препятствовать автономии, свободомыслию и сопротивлению статус-кво.
Кун отчасти прав, и прав в первую очередь, выдвигая тезис, фундаментальный для проведения научных исследований – о том, что при поиске эмпирических данных важна страстная интенсивность, – но режим Куна, как и режим Поппера, требует слишком многого от своих последователей. Как показали 50 лет социологии науки, просто нелепо предполагать, что ученые будут следовать парадигме так рабски, как это предполагал Кун в «Структуре научных революций», или – что еще важнее – что они будут сохранять полную веру в обоснованность парадигмы при любых обстоятельствах, кроме полного краха. Острая смесь силы и слабости в человеческой воле, иногда усердной, а иногда и небрежной, и в человеческом духе, то преданном, а то бунтарском, позаботятся об этом. Контингент идеальных ученых-последователей Куна, работающих в строгом соответствии с протоколом, больше напоминает военный парад, чем университетскую кафедру – и действительно, гораздо легче идти в ногу со временем, чем с разумом.
Вот вам и старые методисты, Поппер и Кун. Новый методизм, представленный в этой книге, предлагает ученым три основных компонента процветающей науки.
Первый – это боевой дух. Я не имею в виду критический дух Поппера, изучающего теоретический ландшафт с безразличных логических высот. То, что я имею в виду, вещь куда более распространенная: пристрастные, корыстные амбиции. Такое честолюбие не обязательно должно быть низменным; интерес к поиску истины и воплощению человеческого счастья вполне может быть искренним. Оно не обязательно должно быть воинственным или подлым – великий деятель может быть полон благородства. Но он должен быть готов играть в эту игру, чтобы победить.
Во втором акте нашей пьесы боевой дух должен быть заключен в клетку железного правила. Таким образом, определяется природа игры: от игроков она будет получать доказательства вполне определенного рода – трудоемкие и дорогостоящие, – которые оттачивают остроту машины знаний, и надежно сохранять эти доказательства для мыслителей последующих веков. Человеческая раса в избытке обладает боевым духом; железное правило, напротив, было трудно принять, потому что его требования, по всей видимости, противоречат самому устройству человеческого разума. Действительно, как показывает война с красотой теорий, железное правило в значительной степени иррационально. Тем не менее господство этого правила над всеми формами изучения природы в настоящее время прочно установлено. Принцип «имеет значение только эмпирическое исследование» стал казаться совершенно нормальным, и даже довольно очевидным.
Возможно, даже слишком очевидным. Таким образом, удовлетворяется третья и последняя потребность машины знаний, которая, возможно, также является самой трудной в наши дни. Она требует оставить науку в покое, то есть сопротивляться желанию усовершенствовать науку, сделать ее более актуальной, более гибкой или, если уж на то пошло, более разумной.
Давление с целью «улучшения» науки может
