Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева

ему поддакивать и толковать иначе то, что он видел своими глазами. Конечно же, он не сказал Кутузову прямо, что тот сам был повинен в главной ошибке Чичагова – отходу к Игумену, но подчеркнул, что адмирал далеко не так виноват, как многим бы хотелось представить, и граф Витгенштейн тоже не ангел. Как мог Чичагов устроить под Борисовым укрепления со стороны Бобра, если во всей его армии имелся лишь один инженерный офицер, а земля промерзла на значительную глубину? Генерал Ламберт, командовавший авангардом, был ранен и не мог участвовать в сражении, граф Ланжерон не распорядился даже изучить местность, где предстояло дать сражение, и когда Чичагов, чтобы исправить эту ошибку, отправил на разведку Палена, тот имел несчастливую стычку с Удино… Кутузов, старый и опытный царедворец, напустил на себя довольный вид, как будто был рад узнать истину, дабы не совершать несправедливых поступков, и сказал даже, что доселе готов был излить на Чичагова свой гнев, а теперь будет смотреть на него иными глазами. Ермолов притворился, будто поверил ему. Начальнику Главного штаба было приказано представить записку о действиях при Березине, но так, чтоб об этом никто не знал.

23

Треть дивизии Луазона, высланной из Вильны навстречу армии, замерзла в Ошмянах; неаполитанцы умерли все до единого.

В Вильну шли из последних сил, точно в Землю обетованную. Те, кто не упал на жесткое холодное ложе в двух шагах от рая, чтобы больше не проснуться, принялись громить лавки и магазины; маршал Мюрат, сам еле живой от холода, голода и усталости, не мог навести порядок в своих войсках из оживших мертвецов.

Рай оказался миражом. На следующий день, когда пришедшие первыми корчились от рези в желудке, замерзали пьяными на улицах или продолжали штурмовать магазины, целая колонна еще толпилась у заставы, и тут послышался пушечный гром, ненадолго предваривший визг картечи. Толпа мгновенно рассеялась, к заставе выехал эскадрон литовских татар в темно-зеленых шароварах с алыми лампасами, алых жилетах с золотым галуном и киверах с желтым тюрбаном. Они еще не успели построиться и опустить свои пики, как казаки налетели на них и загнали в улицы, но тут на помощь кавалерии пришла пехота – егеря, жандармы и польские национальные гвардейцы; оттеснив казаков от города, они стреляли им вслед из пушек. Сеславин немедленно погнал казаков в атаку на батарею; шесть пушек были отбиты, один орел захвачен, но войти в Вильну так и не удалось. От Ошмян подошел генерал Ланской; усилившийся артиллерийский огонь заставил защитников города отступить к самым его стенам. Третью атаку Сеславин возглавил сам, держа саблю в левой руке; пуля пробила ее навылет, раздробив кость…

Разрезав одеяло на куски и обмотав ими обмороженные ноги, французский пехотный офицер вышел из дома на улицу и неожиданно оказался в толпе русских стрелков, от которых сильно несло водкой. Они заметили его не сразу, зато потом накинулись скопом, сорвали эполеты, отняли саблю, несколько раз ткнули штыком… Растолкав их из последних сил, офицер бросился бежать на плохо слушавшихся ногах с отмороженными пальцами; ему стреляли вслед, но пули пролетали мимо: пьяные стрелки не могли как следует прицелиться. Зато взвод гвардейских вольтижеров уже построился и изготовился к стрельбе. «Не стреляйте!» – хотел крикнуть бегущий, но изо рта вырывался только хрип, замерзая белым облачком и оседая на усах и бороде. Неужели сейчас… Солдаты подняли ружья дулом кверху; их командир ждал. В ушах беглеца стучало, в горле саднило, в глазах начинало темнеть; офицер упал, выставив руки вперед; в тот же миг грянул ружейный залп, упавшего подхватили и поставили на ноги. Лейтенант вольтижеров взобрался в седло и посадил спасенного офицера себе за спину; когда русские входили в Вильну через Смоленские ворота, французы покидали город с другой стороны.

Цеплявшиеся за жизнь продолжили странствование по снежной пустыне; четырнадцать тысяч потерявших надежду остались в «Земле обетованной» дожидаться скорой смерти. Осмелевшие евреи сокращали это ожидание, нападая на беспомощных людей. Последние обозы и пушки были брошены на ледяной горе у Понаров; там остались трофеи, захваченные в Москве, и крест с колокольни Ивана Великого. Возле фуры с казной копошились отставшие, набивая карманы наполеондорами; вскоре к ним присоединились казаки.

Армия адмирала Чичагова, вошедшая в Вильну по трупам вслед за казаками Платова, насчитывала пятнадцать тысяч человек; не замедливший с прибытием фельдмаршал Кутузов приказал ей выступить к границам Пруссии. Ермолов расставлял караулы у провиантских магазинов, складов амуниции и богатых частных лавок, поражаясь изобилию: добра здесь было на многие миллионы! Это очень кстати: будет во что одеть победителей и чем накормить.

Вернувшись к светлейшему доложить об исполнении приказа, Алексей Петрович застал у него мрачного Чичагова и бодрого Витгенштейна. Граф оживленно рассказывал о выигранных им битвах, проложивших армии путь в Литву, в тени которых сражения главной армии казались мелкими стычками. Витгенштейн так и остался храбрым шефом гусарского полка, каким был в 1805 году! Кутузов слушал, ничем не выказывая своего раздражения или негодования, но позволяя себе вставлять кое-какие рассуждения и непременно обращаясь при этом к Чичагову за подтверждением или одобрением, так что прямодушный Павел Васильевич понемногу оттаял и принял обычное свое дружелюбное выражение. Ермолов исподволь наблюдал за всеми тремя, пытаясь постигнуть игру главнокомандующего.

* * *

Счастливые тем, что их город, взятый почти без боя, мало пострадал от войны, виленцы чествовали бывшего литовского военного губернатора. Со сцены городского театра вновь звучали напыщенные речи и оды, но теперь в них прославлялся не великий Наполеон, освободитель Польши, а фельдмаршал Кутузов – спаситель Отечества. Под подсвеченным портретом светлейшего перечислялись одержанные им победы: Бородино, Малоярославец, Вязьма, Красный… Какой-то шутник из молодых офицеров предположил, что по прибытии русской армии поляки всего лишь заменили портрет, а раньше там красовался Бонапарт: в найденных здесь газетах можно было прочитать про блестящую победу французов при Малоярославце, где русские якобы потеряли двести орудий, двадцать тысяч человек убитыми и тридцать тысяч пленными.

Из Петербурга доставили награды за Бородино, назначенные по представлениям Кутузова. Ермолов получил «анну» 1-й степени, хотя Алексей Петрович своими глазами видел собственноручный рапорт Барклая-де-Толли, поданный фельдмаршалу в сентябре, с просьбой представить его к «георгию» 2-го класса. Кутузов заметил разочарование, промелькнувшее на лице начальника Главного штаба: анненскую ленту получали за смотры и парады, тогда как георгиевскую звезду…

– Вот к слову, получил я выговор за то, что капитанам гвардейских полков за Бородинское сражение дал бриллиантовые кресты в награду, – заговорил светлейший, начав, как всегда, издалека. – Пишут мне, что