Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян

экономический кризис, нападение на Эдирне началось по призыву Талаата. 17 июля Энвер заявил, что правительство не поддастся давлению великих держав, которые призвали прекратить наступление, добавив, что он сам приказал войскам наступать. В тот же день Зия Гёкалп опубликовал свое обращение, озаглавленное «Новый Аттила», и призвал армию продвигаться вперед. Эти заявления, несомненно, были направлены на поощрение кабинета, не все члены которого одобрили эту операцию, оказать безоговорочную поддержку этой инициативе КЕП. В конце концов, именно Талаат получил санкцию Совета министров на марш императорской армии на Эдирне Ахмед Иззет[745], начальник штаба и военный министр, сомневался и даже возражал против возобновления военных действий, но был вынужден уступить давлению Энвера, который угрожал снять его с занимаемой должности. Захват древней османской столицы укрепил позиции клана молодых офицеров, которые нашли в Энвере своего символического представителя, даже несмотря на то, что город пал почти без сопротивления[746]. Но прежде всего этот неожиданный успех восстановил престиж Комитета «Единение и прогресс». Он также сделал антиевропейское, или — в более общем виде — антихристианское течение, которое доминировало в османском общественном мнении, еще сильнее, чем ранее. Эта «победа» не сняла того коллективного унижения, которое страна испытывала после разгрома в 1-й балканской войне. Скорее, она разожгла дух мести, который нашел свою цель в виде христианских общин в империи, которые ассоциировались с балканскими государствами и христианской Европой. Массовые убийства, совершенные солдатами в Текирдаге/Родосто с 1 по 3 июля 1913 г., возможно, были связаны с этой реакцией. Как это часто бывает, когда происходит такого рода насилие, пресса Стамбула исказила «события в Родосто», представив их как бунт, который армия вынуждена была «подавить». Корреспондент газеты «Когак», который лично был свидетелем этих событий, осудил неправильное их толкование со стороны турецкой прессы[747]. Он сообщал, что 1 июля причалила лодка с мужчинами-добровольцами, которые вызвались помочь навести порядок в городе, который оставили болгарские войска. Греческий митрополит, предстоятель Армянской церкви и представители органов местного самоуправления вышли приветствовать прибывших. Корреспондент газеты «Когак» сообщал, что солдаты окружили районы города; был застрелен армянин; жителей города охватила паника; и армянские лавочники спешно покинули свои лавки на базаре. По словам этого журналиста, армяне были прямой целью; и солдаты, которыми командовал Шериф-бей, знали, какие дома принадлежат армянам. Солдаты стали грабить дома армян и устроили резню в городе и особенно в окрестностях, где армяне были фермерами. Многим армянам удалось спастись, укрывшись в консульствах или в домах жителей-иностранцев. Скопления беженцев были представлены военным командованием в качестве доказательства взвивающегося восстания. Во всяком случае, именно такой слух военные пустили по городу, одновременно приказав армянам немедленно сложить оружие. Чтобы избегать возможных провокаций, армяне целую неделю скрывались в своих разбросанных по местности убежищах, в то время как их лавки были разграблены, поля выжжены, и мельница была частично разрушена. Благодаря вмешательству иностранных боевых кораблей армянское население Текирдага сумело выйти из этого взрыва насилия без больших потерь. Было подсчитано, что погибло около ста человек, не считая «пропавших без вести».

Нет сомнений в том, что это насилие было спровоцировано теми шагами по проведению реформ в провинциях, которые были предприняты армянскими организациями. Скорее всего, эти события следует рассматривать как четкий сигнал армянам со стороны КЕП — своеобразное фракийское дополнение к ежедневному насилию, творимому на востоке. Локальные массовые убийства происходили в то время и в других местах, в частности в Хаджине в марте 1913 г. и в Битлисе месяцем позже[748].

Ситуация в восточных провинциях во время Балканских войн

Планируемые реформы в армянских провинциях во многом сопоставимы с аналогичными планами реформ, которые власти тщетно пытались осуществить в Македонии. Хотя нельзя отрицать, что в македонском случае, как и в армянском, вмешательство Европы было частично мотивировано политическими и экономическими интересами, факт остается фактом, что в обоих регионах овальные проблемы безопасности и катастрофической экономической и социальной ситуации стали основой того давления, которое власти оказали на Блистательную Порту. Абдул-Гамид реагировал в некотором роде так, как турки часто делали, когда сталкивались с такими внутренними проблемами. На Западе (за исключением Германии) его энергичные методы характеризовались как «кровавые». С точки зрения Османской империи, массовые убийства были всего лишь законным ответом на требования, которые, как считали субъекты султана, были просто немыслимы, тем более что они исходили от подчиненных групп. Младотурки, конечно, унаследовали эти имперские традиции. Более того, как и Абдул-Гамид, они полностью сознавали то, каким образом эти традиции воспринимались на Западе, где стали объектами как презрения, так и восхищения, поскольку эффективные методы колониального и военного управления были там научно обоснованы. За годы своего европейского изгнания младотурки хорошо поняли то, в какой степени национализм способен концентрировать энергию и цементировать нацию. Однако, когда они рассматривали перенос этой европейской модели в Османскую империю, они столкнулись, с одной стороны, с группами, исторически ориентированными на жесткую структуру власти, и, с другой стороны, с «туркистами» — людьми, которые все еще не знали, что стали, по крайней мере по мнению некоторых идеологов, расовой категорией.

Армянские элиты, члены которых также получили образование в соответствии с западными моделями, которые тогда были в моде в Османской столице, вскоре задались вопросом о своем будущем месте в распадающейся империи. Некоторые круги армянского общества нашли собственные пути удовлетворения своих амбиций: они пошли на государственную службу. Другие вступили на путь революционной борьбы с целью секуляризации учреждений империи и внедрения в Турции «прогрессивной» социальной модели. Вопреки ретроспективной турецкой историографии, которая изображает армянских революционеров как сепаратистов и националистов, мы видим, что на протяжении четырех лет после июльской революции 1908 г., институты армянского сообщества занимали лояльные позиции и однозначно заявили о своем желании принимать участие в модернизации общества и государства. Однако резня в Киликии в апреле 1909 г., нарастание авторитарных тенденций в Комитете «Единение и прогресс» и ликвидация либеральной оппозиции, в конечном счете, убедили даже самых оптимистичных политических лидеров, таких как Акнуни, что младотурки никогда всерьез не планировали никакого улучшения положения армянского населения восточных провинций, а напротив — были полны решимости сделать жизнь этих армян настолько невыносимой, чтобы они предпочли изгнание. Бесчисленные отчеты, направляемые из провинций, свидетельствовали о заметном ухудшении ситуации. Начало этого процесса можно датировать 1912 годом — годом 1-й балканской войны. Циркуляр, с которым патриарх Ованес Аршаруни обратился к послам великих держав, проливает свет на позицию официальных армянских организаций:

«Армянский патриарх в Турции имеет честь препроводить при сем Вашему превосходительству перевод послания («takrir»), которое