Песец подкрался незамеченным - Михаил Михеев

На этом вырезка обрывалась. Олаф поднял глаза на Ковалева. Адмирал пожал плечами:

— Дальше ничего интересного — визги и писки тех, кто ничего не решает, но лезет со своим мнением, которое никого не интересует.

— Но так, вроде, не планировалось…

— Иосселиани перестарался, как обычно. Что поделать — горячий горный… баран. Живо посчитал, что с теми силами, которые ему выделены, ничего громкого и красивого не совершить, план, выданный штабом, ему не понравился, вот он и нанял толпу каких-то придурков. Наемники, конечно, оказались вполне профессиональными исполнителями, но вместо скальпеля наш грузин получил мясорубку. Хорошо хоть, зиц-председателя найти догадался, но это уже делу не поможет. Он нашумел так, что нам теперь расхлебывать и расхлебывать. Словом, трудно сказать, что будет дальше, но ничего хорошего — это факт. Не хотелось мне шуметь, но придется, похоже. Я ошибся в выборе исполнителя, и теперь вместо мягкой смены власти мы получаем проблему — о ситуации знает весь мир, залезь в Интернет, интереса ради, и завтра, боюсь, нам придется давать пинки НАТОвцам, а я этого ну вот совершенно не хочу, потому как мы разнесем все вдребезги и пополам. Да и перед Джимом неудобно — я ему обещал, что соотечественников его лупить мы не будем… Придется выходить на президента, договариваться с ним… Вот через полчасика и полечу, поговорю, хотя придется изворачиваться со страшной силой. Блин, как неохота выглядеть просителем…

— А может, пронесет?

— Может, и пронесет. Так, что весь унитаз забрызгаем. Хочешь еще новость?

— Опять плохую?

— А когда это новости были хорошими? В общем, власти стран Балтии объявили о национализации всех предприятий, которые… ну, там большой список причин. Как-то все трое очень синхронно сработали. Не догадываешься, против кого это направлено?

— Догадываюсь, — хмуро кивнул Олаф. — И что теперь?

— А что, собственно, теперь? Они замахнулись на самое святое, что у нас есть — на наши бабки.[51] Я утрирую, конечно, но спустить это с рук мы им не можем, иначе мы покажем свою слабость, и любая чухонская сволочь решит, что нас можно гнуть через колено. Не-ет, шалишь, — Ковалев сложил фигу и показал ее воображаемому оппоненту. — Нам хватит сил, чтобы поотрывать грабки кому угодно. Думаю, в течение ближайшей недели эти страны перестанут существовать. И нам тогда все равно придется легализоваться — хотим мы этого, или нет. Вот только насколько все это невовремя…

Мужчины замолчали, и каждый думал о своем. Они не боялись, нет, после того, что они прошли, им вообще было несвойственно бояться. Однако им не по себе становилось от одной мысли о том, сколько проблем дополнительно легло на их и без того перегруженные плечи.

— Ох, и заклюют же нас всякие общечеловеки, — вздохнул Олаф.

— Плевать. Почему-то если человек решил убить тигра, это зовется спортом, а если тигр решил убить человека, это зовется кровожадностью. Мы для них — тот самый тигр, и все их вопли — это лишь страх того, что хищнику надоест, когда его дергают за хвост. При этом бросить столь увлекательное занятие они тоже не могут — проплачено, надо отрабатывать, а то в следующий раз к кормушке не подпустят.

— Угу, мир спасет или красота, или массовые расстрелы. Красота эстетичнее, но расстрелы как-то надежнее.

— Ты, часом, не заболел?

— Нет, а что?

— Да заговорил уж больно красиво. Я в тебе раньше склонности к такому не замечал.

— Растем, развиваемся, самосовершенствуемся…

Собеседники посмотрели друг на друга и рассмеялись — напряжение последней ночи стремительно уходило, оставляя ощущение легкой расслабленности. В самом деле — они просто устали, сводя на нет угрозу крупной заварухи республиканского масштаба, о которой узнали от пленного цыгана. Устали, потому что торопились и не имели времени даже на элементарную подготовку. Конечно, они наверняка уничтожили не всех, кто-то самый мелкий или, наоборот, самый крупный, затаился, но непосредственные исполнители уже покинули этот мир, и новая попытка заработать деньги на чужой крови в этих местах произойдет нескоро, если вообще произойдет. Но все же они устали, а впереди был непочатый край работы.

Хотя, конечно, эту самую работу лица, попавшие в разработку, облегчали им сами. Даже удивительно, насколько легко эти пустоглазые толстобрюхи начинали сдавать всех и вся, получив пару ударов по почкам. В общем, не тянули они на героев-подпольщиков… Мельчает народ, что ни говори.

Хотя, конечно, время на том сэкономили здорово. Догадка Ковалева о назначении оружия оказалась верной — действительно в сепаратизм поиграть захотели. Интересно, как они себе это представляли? Второго Дудаева, который, что ни говори, был личностью неординарной, среди них не было. Да что там, личностей среди них вообще не наблюдалось. Возможно, конечно, кто-то за ними и стоял…

Ковалев подумал, почесал затылок и отогнал ненужные мысли. Хочет кто-то поиграться — пусть их. Адмирал уже решил для себя, что при нужде не будет церемониться, а наведет порядок всеми доступными способами. Что было до него — то Бог с ним, пусть кто натворил — тот и расхлебывает, но при нем новых побоищ не будет.

— Где там наш штурман? Пиво пьет, али спать завалился?

— Да не, командир, он твою дочку развлекает. Смотри, дождешься, в зятья пробьется, — совсем не по-дворянски заржал Олаф.

— Не в этой жизни. Мала она еще, — нахмурился Ковалев и двинулся в дом.

По чести говоря, он сам попросил Синицына посидеть с Юлей — спать девочку не могли уложить даже легкие транквилизаторы, а что посильнее адмирал ей давать не стал. В конце концов, Ковалев плюнул и решил, что пускай она приходит в себя естественным путем. Ну а потом попросил штурмана чуть-чуть с ней побыть — так, на всякий случай.

Проще всего, кстати, было Ланцету — завалился спать, да и делу конец. Человек с железными нервами, иначе и не скажешь. Храпел, кстати, так, что в соседних помещениях слышно было. Ковалев даже решил, что когда вернется на линкор, то загонит палача в медотсек и заставит его избавиться от храпа раз и навсегда.

Вообще, Ланцет медотсек не любил, равно как и врачей, хотя сам относился к их братии. Это у него было остаточное — с той поры еще, как его от нездоровых наклонностей вылечили.[52] Но ради такого дела придется — приказы, как известно, не обсуждаются.

Подойдя к гостиной, Ковалев услышал разговор, от которого ему пришлось подобрать отвисшую было челюсть. Олаф не обратил на это внимания, но адмирал жестом остановил его — хотелось дослушать до конца.

— … в том, что твой Пушкин гениальный поэт, я нисколько не сомневаюсь, но его таланты прозаика, честно говоря, вызывают у меня сомнения. Единственные более-менее пристойные произведение, которое я могу навскидку вспомнить — это "Дубровский" и "Капитанская дочка". Они имеют вполне приличный средний уровень, но все остальное, мне кажется, не выдерживает серьезной критики. Это, конечно, только мое мнение, но все же, я подозреваю, в их восприятии людьми решающую роль играет не талант автора, а раскрученный бренд его фамилии. И Пушкин, думаю, отлично это понимал — не зря же его проза, в отличие от поэтических произведений, никогда не была слишком масштабной, да и количество его стихов во много раз больше.

Синицын, помимо того, что был первоклассным штурманом и хорошо знал физику, был еще и любителем полистать на досуге книги, так что в литературе, хотя и поверхностно разбирался. Но вот то, что Юля увлекается поэзией, причем хорошей поэзией, было для Ковалева сюрпризом. Он-то полагал, что девочка, подобно большинству представителей нынешнего молодого поколения, интересуется только музыкой в стиле дыдых-дыдых, песнями уровня "Я сошла с ума" и, возможно, еще каким-то бредом. Впрочем, поймал он себя на мысли, про его поколение старшие думали точно так же. Ничто, как говорится, не ново. Из него нормальный человек вышел — и из этих, глядишь, приличные люди получатся. Будущее покажет, конечно, но проблема отцов и детей абсолютно не нова и имеет свойство повторяться с завидной регулярностью. А раз уж он с дочкой и не общался почти, даже когда она у него жила — то что удивляться своему незнанию? Тут скорее огорчаться надо, раз уж сам дурак, а пока что послушать увлекательный разговор двух дилетантов.

Между тем, спор продолжался:

— Но ведь поэт-то он гениальный! Разве может гений быть плохим человеком?

— Пожалуйста. Гитлер — гениальный оратор.

— Ну, ты сравнил…

"Уже на "ты". Быстро, однако", — подумал Ковалев.

— Я просто привел пример. И я вовсе не утверждаю, что твой любимый Александр Сергеевич — мерзавец или еще что-то в этом духе. Во всем, кроме поэтического дара, он обычный человек, не более того. А человеку свойственно ошибаться, иметь и достоинства, и недостатки. Собственно, именно это и делает нас людьми.