Песец подкрался незамеченным - Михаил Михеев

Между тем, спор продолжался:

— Но ведь поэт-то он гениальный! Разве может гений быть плохим человеком?

— Пожалуйста. Гитлер — гениальный оратор.

— Ну, ты сравнил…

"Уже на "ты". Быстро, однако", — подумал Ковалев.

— Я просто привел пример. И я вовсе не утверждаю, что твой любимый Александр Сергеевич — мерзавец или еще что-то в этом духе. Во всем, кроме поэтического дара, он обычный человек, не более того. А человеку свойственно ошибаться, иметь и достоинства, и недостатки. Собственно, именно это и делает нас людьми.

— Ну да, ты еще скажи, что его недостатки перевешивали его достоинства. И вообще, кто ты такой, чтобы его судить?

— Ты в бутылку-то не лезь, — Синицын говорил спокойно, без малейшего раздражения в голосе. Именно это спокойствие, похоже, и позволяло ему убеждать девочку, а не давить на нее авторитетом. Ковалеву подобное никогда не давалось — впрочем, он пока и не старался. — Ты вот попробуй мозгой подумать: вот что, кроме стихов, он хорошего в жизни сделал? Ну вот так, навскидку? Наверняка многое, но ничего выдающегося — во всяком случае, ты ничего не можешь быстро вспомнить.

— Могу…

— Вспомнила бы — уже бы сказала. А между тем, его недостатки его и погубили.

— Он на дуэли погиб…

— Ага. И мерзавец Дантес убил великого поэта. Так?

— Ну да…

— А между прочим, в чем-то Дантес был прав.

— Что!..

— Тихо, тихо, не ругайся. Вот ты подумай так, спокойно: что получается, если откинуть личности дуэлянтов? Дантеса можно и не откидывать — самый обычный офицер-иностранец на русской службе. Кстати, с какого-то боку даже родственник Пушкина, кажется. Но это так, к слову. Откидываем личности — что имеем? А имеем очень неприятную и притом банальную картину: некий дворянин, хам и бабник, привыкший, что все ему с рук сходит, потому как морду ему бить не комильфо, вызывает на дуэль другого дворянина, притом офицера. И закономерно получает пулю в наглую башку. Или, в данном случае, в живот, что непринципиально. Другого результата дуэль иметь просто не могла.

— Это было убийство!

— Ну да. И что с того? Что мог в той ситуации сделать Дантес, даже если бы не захотел грохнуть хамовитое дарование? Ну, попробуй подумать?

— Не доводить до дуэли. Свести все к шутке, например, или извиниться. Ну, не знаю…

— Уже довели. Извиняться дворянам, уверенным в своей правоте, было, что называется, западло. Никто бы не понял, да и с какого, прости, перепугу, если сам Дантес считал себя правым? И потом, там еще интрига с женщинами была какая-то, точно не помню. Не интересовался, знаешь ли, специально, интереса не было. Так что вызвал его Пушкин, а не он Пушкина.

— Тогда не стрелять. Или стрелять мимо.

— Тебе легко говорить. Представь себе: в тебя целится человек, имеющий репутацию хорошего стрелка. Ты будешь стрелять мимо? А вот хренушки. Ты знаешь, меньше всего тебя будет волновать, какой он там, по другую сторону черты, поэт — волноваться ты будешь только и единственно о сохранении собственной драгоценной жизни. И ты выстрелишь как можно точнее, никуда не денешься. Вон, часов несколько назад, будь у тебя пистолет, ты бы что — стрелять не стала? Ну, самой-то себе врать не стоит, стала бы, да еще как. А ведь цыгане — музыкальный народ, и среди присутствующих наверняка были ТАКИЕ певцы!

— Ну, он мог бы выстрелить в руку, например…

— Это и из нынешних пистолетов задача не самая простая, а из того барахла, которым пользовались в те времена, и вовсе практически нерешаемая. Нет, чисто с точки зрения дуэли, Дантес поступил абсолютно правильно, как и положено профессиональному военному и, не будь Пушкин известным поэтом, о нем никто бы и не вспоминал.

— Но Дантес мог бы отказаться от дуэли.

— Не смог бы. Знаешь, в те времена слово "честь" не было пустым звуком. Отказаться от дуэли — значило потерять честь, а это было хуже смерти. Честное слово, жаль, что дуэли запрещены в наше время — очень много всякой швали триста раз подумало бы, прежде чем открывать свой поганый рот…

— Кхе-кхе… — сказал Ковалев, входя в комнату. — Развлекаетесь?

— Да, каждый в меру сил и испорченности, — отозвался Синицын. Он сидел в глубоком мягком кресле, вольготно вытянув ноги, и неторопливо, но с чувством, как воду, прихлебывал коньяк из граненого стакана. Стиль пития, конечно, оригинальный, культура потребления продукта — тоже, но… Почему бы нет? Тем более что стресс — он и для супера стресс, как ни крути. Похоже, лейтенант даже не опьянел, да и с чего ему пьянеть-то? Выпил граммов триста, не больше — бутылка, стоящая рядом, на столике, была полна еще больше чем на треть.

Юля сидела напротив, с ногами забравшись во второе кресло, и смотрела на огонь — несмотря на теплый день, камин был растоплен и дрова в нем весело потрескивали. Тоже своего рода снятие стресса — человеку никогда не надоедает смотреть на живой огонь, а лучший способ отвлечься — сконцентрироваться на чем-нибудь другом. Кстати, в руке девочки тоже был стакан с коньяком — правда, напитка в нем было на донышке. Ковалев посмотрел на сделавшего невинное лицо Синицына неодобрительно, но ничего не сказал — опять же, хотел бы, чтобы штурман вел себя, как положено насквозь воспитанному офицеру, дал бы инструкции четкие. А так, штурман развлекает ребенка в меру сил и возможностей. Сам виноват, думать надо было.

— Саш, иди позавтракай, — сказал Ковалев. — Сегодня мы еще много чего успеть должны. Через двадцать минут чтоб был готов. И готовься принимать корабль.

— В смысле? — не понял Синицын.

— В прямом. Иосселиани с заданием не справился. В Грузии идут уличные бои, и всю эту кашу мне теперь придется расхлебывать, а корабль я ему обещал как раз за то, чтобы не было проблем. Поэтому на линкор я его не поставлю — не дорос. Будет или вечным старпомом, или получит трофейное корыто, пока не повзрослеет и не научится сначала думать, а потом действовать. Командовать нашим трофеем пойдет кто-нибудь из командиров крейсеров, не решил еще, кого поставлю. Соответственно, по цепочке на его место встанет командир одного из эсминцев, ну а ты получишь этот самый эсминец. Пойдет?

— Спасибо, командир! — Синицын вскочил, вся его физиономия буквально светилась от радости.

— Ну и гут, — улыбнулся адмирал. — А теперь бегом завтракать!

Обрадованный штурман исчез, как по волшебству, деликатный Олаф последовал за ним. Ковалев задумчиво посмотрел им вслед — нет слов, парням он доверял, но справятся ли они? Хватит ли опыта? Впрочем, будущее покажет, тем более что выбора особого все равно нет. Командир корабля по специальности должен быть, в первую очередь, штурманом, потому что, случись что, именно ему этот корабль вести. Все остальное приветствуется, но не обязательно. Опыт — дело наживное, авторитет у команды молодой супер, будем надеяться, заработает. В конце концов, более опытных штурманов просто нет — все в один срок начинали, а парень хотя бы делом проверен не раз. Единственно, еще ни разу Ковалев не ставил супера командиром корабля, но ведь все равно надо когда-то начинать. Да и сам он, если подумать, раньше эскадрой не командовал — и ничего, справляется. Жаль только, стратегическими талантами он обделен, но и в этом ничего удивительного, если вдуматься, тоже нет. Ученые Первой империи создавали прирожденных солдат, но никак не прирожденных полководцев, возможно, они склонность к стратегическому мышлению как раз и считали чем-то противопоказанным. Чтобы, например, такой вот супермен сам на престол не позарился. Вполне, кстати, разумная предосторожность. А с учетом того, что нынешние суперы лишь бледное подобие тех, которые были выведены в секретных лабораториях Первой империи, то и вовсе…

А вот Олаф с задачей справится, тут к бабке не ходи. Задание четко по его профилю. Надо будет только режим наибольшего благоприятствования ему создать — как ни крути, а новое подразделение нужно создавать срочно. Имперский десант, конечно, способен на многое, но это все-таки не скальпель, а топор или даже, скорее, молот. Как известно, удаление прыщика топором превратится, скорее всего, в банальную ампутацию конечности, а в нынешних условиях это может обернуться многими смертями. Оно, спрашивается, надо?

Между тем Юля встала из кресла, подошла к отцу и некоторое время смотрела на него, не решаясь прервать его раздумья. Однако решилась наконец — осторожно тронула за рукав, заставив адмирала вздрогнуть от неожиданности.

— Прости…

— Не бери в голову. Как ты?

— Ничего. Главное, живая, — тряхнула головой девочка, но взгляд ее был отнюдь не самым спокойным. Ковалев вздохнул, осторожно погладил ее по голове.

— Все в порядке, доча, все уже кончилось. Ты только не пугай меня так больше, ладно?

— Хорошо, пап…

— И бабушке не говори — незачем ей волноваться.