Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, уже на стартовом этапе функционирования генконсульства выяснилось, что основная часть дипсотрудников понимает свою задачу несколько иначе. Сформированная в центре консульская семья выглядела вполне добротно, да вот «мужиков» в ней оказалось раз, два и обчёлся. Большинство старших коллег Максима интересовали какие-то другие вопросы, о которых референт-переводчик предпочитал не задумываться.
– Ты, Максимка, – наставляла старшая сестра, – держись от этих ребят подальше. Но ни в коем случае и не ссорься. Раз и навсегда уясни, что подкрышники – мировая, устоявшаяся и, в общем-то, неплохо зарекомендовавшая себя практика. Ею все довольны, и отказываться от неё никто не желает. Разведчики своё дело делают, и лучше в их записную книжку не заглядывать, нос не совать. Меньше знаешь – глубже сон. Веди линию на мирное с соседями сосуществование, как Ильич завещал. Не исключай, однако, и консультационную помощь с твоей стороны, если таковая потребуется.
Греха не будет, а только одна польза, – акцентировала Василиса, – если ты им что-то немаловажное подскажешь, на тропу правды выведешь. А то слабинка одна за ними водится – норовят они обычно муху в слона преображать. В конце концов одну мы с ними задачу решаем – родину защищаем. Но есть одна малюсенькая особенность. Советская дипслужба выстроена таким образом, что в случае чего правда чаще всего оказывается на их стороне. И об этом ты, убей меня бог, тоже помнить обязан.
Василиса с повзрослевшим Дёмкой (скоро три годика исполнится!) и опечаленным Шуриком, осознававшим скорое завершение своей недолгой дипломатической карьеры, готовилась к отъезду. Уже порядком искушённая премудростями заграничной жизни, она постаралась передать эстафету поддержания родственных связей с максимальной осторожностью и деликатностью. На окраине Западного Берлина подальше от вездесущих глаз гэдээровской госбезопасности в неприметном домике с
глухими ставнями прошла встреча с братом деда Емели, его сыновьями и молодым тёзкой сотрудника советского представительства Максом Шпрингдерхаузеном, коллегой по дипремеслу на противоположной стороне.
Но беседа с самого начала не задалась. Когда сестра по-доброму представляла дружелюбно настроенных родственников, у возбуждённого Максима сдали нервишки – дрожали поджилки и едва не стучали зубы. Волнение его было настолько заметно, что дедушка Максимилиан предложил было ограничиться одним фактом первого, хотя и поверхностного знакомства, а разговор по существу перенести на потом, после отъезда Василисы, когда Максим освоится в новой обстановке. Более опытная сестра как могла пыталась успокоить брата, что ей в конце концов и удалось.
– Я рад, что в вашем лице мы с Васютой нашли родных нам по крови людей, – заставил выдавить из себя Максим как-то не очень искренне, совсем не своим языком. – Миллионы советских соотечественников на нашем месте, вероятно, едва не сошли бы с ума от свалившегося на них с неба счастья. Однако наш случай другой. Вы должны понять своеобразие нашего с Васькой положения. Я постараюсь поддерживать с вами всеми связь. Но эти контакты мне придётся немедленно разорвать, если только кто-то из вас задаст хотя бы один вопрос о моей работе, попытается выведать у меня секреты. Заранее предупреждаю – никаким спецслужбам завербовать меня не удастся. И рассчитывать на то, что я совершу акт государственного предательства, в любом случае не стоит.
Васюте было немножко стыдно за обычно хладнокровного брата, взявшего непредвиденно высокий тон. И она внутренне благодарила родственников за то, что те проявили полное понимание нелёгкого психологического состояния Максима и попытались развеять все сомнения относительно условий общения, прозвучавших из его уст.
– Боже упаси! О чём ты, Максим, говоришь? Какая вербовка, какое предательство, какое раскрытие государственных секретов? На этот счёт даже мысли ни у кого из
нас зародиться не может. Напротив, мы готовы оказать тебе любую помощь и содействие. А если желаешь, пожалуйста, и вовсе исчезнем из твоей жизни. Тогда ты сможешь воспринимать наше существование как приснившийся тебе дурной сон.
Расстались на дружелюбной ноте. Максим обещал сестре расслабиться и не усердствовать по части демонстрации патриотического настроя.
– Ни от чего не следует зарекаться и никогда не говорить «никогда больше», – поучала Василиса. – Жизнь – штука каверзная, а Шпрингдерхаузены состоятельные и весьма порядочные люди, на которых, думаю, можно положиться. Жаль, дед наш Емельян не дожил до этих дней. Он, абсолютно уверена, наказал бы нам крепко держаться за эту вторую селижаровскую ветвь. Поэтому не дури. У страха глаза всегда велики, так ты их иногда прищуривай. Бери пример с Макса. Он тоже чиновник, но его ведь не лихорадит. Твоя взбудораженность только иные напасти на тебя навлечь может. Где тонко, убей меня бог, там и рвётся. Кровь родная – великая вещь. А родственники наши могут пригодиться мне и тебе в куда большей степени, чем мы им. Дай слово, что не самоустранишься от связей с ними и проявишь любезность, не в пример сегодняшнему разговору.
Слово-то Максим дал, да не выполнил. Все четыре года западноберлинской командировки он под различными надуманными предлогами уклонялся от встреч с роднёй, руководствуясь одним – как бы чего не вышло, как бы его в чём-либо не заподозрили – свои или гэдээровцы. А насильно, как известно, мил не будешь.
Шпрингдерхаузены не стали навязываться. Постепенно даже симпатяга Макс из германского МИДа, понравившийся Максиму больше всего, перестал предлагать встретиться за кружкой «берлинского белого с выстрелом» (пиво с сиропом), чтобы поболтать о погоде и поспорить, где – в ФРГ или ГДР – сохранился настоящий германский дух и в какой части Германии барышни раскрепощены в наибольшей степени.
В следующем 1974 году Максимилиан в сопровождении сына Буркхардта, избранного обербургомистром Мюнстера, и внучки Бьянки, получившей диплом Оксфордского университета и ныне собиравшей опыт управления в одном из крупных американских концернов, посетил с туристическими целями Москву Вместе с Васькой они тайком поехали в закрытый для иностранцев город Георгиевск. Там их радушно принимали мама Дина с мужем Николаем и тётя Вера, всё ещё подрабатывавшая в станционном буфете.
С электрички сразу же отправились на городское кладбище. На могилу брата, отца, деда и дяди, «дяди Миши», с супругой Зиной возложили чуть ли не все цветы, которые продавали старушки перед входом. Максим долго и молча вглядывался в фотографию улыбающегося седовласого мужчины, в котором никак не угадывался 11-летний мальчуган Емелька, любивший слушать страшные истории. Макс вдруг осознал, что не в состоянии вспомнить мальчишеское лицо младшего братишки. Как в очках с неверно подобранными диоптриями, оно всё время расплывалось, куда-то ускользало, не желая открывать дорогой сердцу образ. Ластик времени стёр его из памяти, сохранив в душе простор для чувств.
Через два года Макс, изрядно заболевший, отмечал в Бонне своё 80-летие. Он
