Записки из Тюрьмы - Бехруз Бучани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как только чиновники – вернее, индюки – удаляются, тревожный ужас медленно, но неотступно затапливает тюремный пейзаж, словно наводнение. Вся тюрьма погружается в состояние неопределенности и стресса. С наступлением ночи изо всех углов тюрьмы сбегаются большие группы узников… и бегут в сторону душевых.
Стоны, треск и шорох раций /
Охранников панические интонации /
Заключенные обманчиво тревожатся /
Любопытная толпа у душевых множится /
Неразборчивые фразы, ошеломленные голоса /
Звук жутких и тщетных попыток отсюда сбежать /
Темнота ночи. Вот общая картина /
Кто-то снова порезал себя бритвой /
Вот что случилось, и это не кончится /
Все каждый раз к этому сводится.
Окровавленного молодого заключенного несут на руках к главным воротам тюрьмы его друзья и охранники из G4S. Словно труп во время похорон. Бетонный пол душевой залит кровью. Парень перерезал себе запястья одной из тех бритв с синей ручкой. Он вскрыл себе вены.
Подобные сцены в Тюрьме Манус разыгрываются снова и снова. Наблюдать их по ночам становится своего рода нормой. Такие ситуации вызывают переполох среди заключенных. Заполняют время. Абсурдны. Пахнут кровью.
Я могу уверенно сказать, что при виде этого залитого кровью тела каждый узник переживает своеобразный внутренний конфликт. Эти сцены вызывают ажиотаж. Заключенные громко высказываются. Они извергают массу бесплодных ругательств в адрес Кириархальной Системы и даже в адрес собственных судеб. По их реакциям видна адреналиновая тяга к таким кровавым ночам, спектаклям с залитой кровью сценой, в театре, где каждый из них играет свою роль. Безжизненное тело и запястья с кровавыми порезами – картина, которая захватывает внимание и поглощает эмоции всех узников… Всем ли этим заключенным хватит храбрости порезать себя острыми бритвами?
Зрелище напоминает мрачный фестиваль: фестиваль крови, фестиваль мертвых. Для наблюдателей она становится катарсисом, очищающим эмоции и психику. Подобная сцена – зеркало, заставляющее заключенных всмотреться в свое отражение. Но ни у кого из них не хватает смелости признать, что он зачарован происходящим, и признаться в этом кому-то рядом даже шепотом. Вот загадка существа, известного как человек.
С наступлением ночи все чувства обостряются, как у идущего за добычей охотника, на случай, если в одной из душевых случится инцидент. Если уж кровь – первичная субстанция и источник всех несчастий, то она должна расплескаться повсюду. Как только человек опускает руки перед тяжкими жизненными обстоятельствами, мир в его глазах погружается в темную бездну, из которой нет выхода.
Бритва с синей ручкой /
В его руке трясущейся /
По тонкой коже она скользит /
Его рука от страха дрожит.
Для некоторых узников самоповреждение стало своего рода культурной практикой. Когда кто-то режет себя, у остальных заключенных это вызывает определенное уважение. Однако уровень уважения зависит от глубины пореза, тяжести нанесенной раны. Чем сильнее увечье узника, тем больше доверия к нему самому. Это таинственное неписаное правило, но оно реально.
На лицах тех, кто порезал себя, застывает умиротворение и глубокий покой, сродни экстазу или эйфории. Я делаю этот вывод, внимательно наблюдая за их лицами, детально изучая их выражения, морщинки и складки. Проливая свою кровь, заключенный, судя по всему, на несколько минут впадает в состояние экстаза и эйфории – это экзистенциальный момент с запахом смерти. А его лицо становится белым как мел.
Кровь – удивительная стихия: теплая и алая, пахнущая ужасом. У нее цвет смерти. Вся эта история – о странной жажде пролития крови, парадоксальной тяге к самоповреждению.
* * *
Один кровавый инцидент исчерпан. Настал черед другого узника. Еще один заключенный, через две душевых от предыдущего, бритвой пишет новый кровавый сценарий, очень похожий на первый. Он вспарывает свой волосатый живот, делая на нем несколько глубоких порезов. Узкие струйки крови каскадом стекают по его телу, кровавые ручьи сбегают на грязный пол.
Как обычно, собирается толпа заключенных, перелезающих друг через друга, чтобы посмотреть на происходящее. Самые проворные подходят почти вплотную, чтобы крупным планом увидеть тело, тонущее в крови и поту. А когда люди начинают расходиться, некоторые осматривают душевую изнутри. Заплесневелый пол и стены залиты кровью, ею забрызгана вся заросшая грибком кабинка. Узники вдыхают запах крови. Они жалуются и ноют себе под нос, а потом уходят, зная, что не увидят финала инцидента, ведь появляется группа персонала с моющими средствами. Они оттирают кровь, сливая ее в грязные канализационные стоки.
Кажется, когда кровь смешивается с водой, смотреть на нее становится еще интереснее. Реки крови текут из слива в конце душевых к океану. И эта кровь – человеческая, часть его страдания. Некоторые с нетерпением ждут, когда персонал начнет уборку, чтобы последовать за этими кровавыми реками до ограждений, отрезающих тюрьму от океана.
После того как все закончено, я ищу убежище от этих гнетущих происшествий рядом с бревном от кокосовой пальмы, на цветочной поляне, в тягостной пустоте. Этой ночью у меня особенно сильное желание освободиться, сбежать по ту сторону забора, прикоснуться к растениям, ощутить песок под ногами. Но сюда приходит и Улыбчивый Юноша.
Сразу же несколько охранников из G4S придвигают стулья и садятся невдалеке. Я хорошо знаю, чем займутся эти ублюдки. Если их число возросло до того, что один из них притащил стулья, то они будут сидеть тут часами, ни разу не поднявшись. Они болтают не замолкая, иногда разражаясь громким смехом. Они несут полную чушь и оглушительно хохочут над ней. Я уверен, что этой ночью уже точно не смогу перелезть через забор. Так что я просто упираюсь ногами в ограду… и молча сижу.
Я играю пальцами ног. Курю. Дым моей сигареты словно наделен интеллектом. С каждым выдохом дым поднимается вверх, пока не достигает металлической сетки ограждений. Коснувшись забора, он исчезает: становится невидимым. Но, просочившись за пределы тюрьмы, он снова сгущается, словно облако, расползающееся в разных направлениях. Для крабов же проникновение в тюрьму – что-то вроде важной миссии. Чем старше становятся крабы, тем дальше от океана они осмеливаются уйти. Это еще одна загадка острова.
Джунгли кажутся еще мрачнее, чем раньше /
Но сверчки и лягушки спелись в хоре оглушающем /
Он царит безраздельно, заполняя тьму /
Этой ночью их пение проникает в тюрьму /
Она проклята, джунгли взяли ее в плен /
Заросли поглощают комплекс постепенно /
Тюрьма тонет в безысходности и кошмаре /
Краб неспешно роет влажную почву клешнями /
Он безмятежно копается в
