Записки из Тюрьмы - Бехруз Бучани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Герой на миг замолкает. Он не ожидал, что у кого-то хватит мужества выступить против него, что кому-то хватит наглости ему противостоять. Он в ярости высматривает источник своего унижения. Он знает, откуда донеслись слова. С возвышения он может опознать говорящего быстрее всех остальных. Герой превращается в носорога, знающего только один путь – вперед. Мгновение спустя сыпется град ударов и пинков – единственный звук, эхом отдающийся в этом тусклом пространстве, месте, существующем на грани тьмы и света.
В сознании большинства заключенных Герой вовсе не символ добродетели. Они хотят бросить ему прямой вызов, поэтому кружат вокруг него. Однако некоторые узники относятся к нему благосклонно; многие из парней помладше участвуют в потасовках в его поддержку.
События той ночи сводятся к череде пинков и тычков, и даже сам Герой в итоге решает проблему мирным путем. В конце концов, разве он не великодушный лидер?
* * *
Той ночью я больше не видел Улыбчивого Юношу /
Я больше не увижу его у забора, с улыбкой добродушной /
Я никогда больше не увижу его любующимся этими цветами /
Я никогда больше не услышу его смеха рядом с нами /
Я больше не увижу его рядом с обрубком кокосовой пальмы /
Я больше не увижу, как он в волнении расчесывает свои раны /
Улыбчивый Юноша в клинике – той, что за тюрьмой /
Улыбчивый Юноша в окружении группы медсестер /
Улыбчивый Юноша среди целой команды врачей /
Улыбчивый Юноша оказался среди их смеха и речей /
Спустя годы, или месяцы, или дней череду /
Чаука снова прилетает в знойную духоту /
Крича с верхушки самой высокой кокосовой пальмы /
О том, что Улыбчивый Юноша умирает /
Улыбка в уголках его губ тает /
Превращаясь в безжизненную пустоту /
Хамид, улыбчивый юноша, мертв[98].
12. В Сумерках / Цвета Войны
Настали сумерки /
Я хочу думать, что взошла луна /
Или это иллюзия из-за тюремных ламп /
В ярком свете мы видим целые банды мужчин /
Они стоят по обе стороны дороги у тюрьмы /
В их руках угрожающе сжаты дубины /
Нам предстоит этот путь длинный /
Прямо между вооруженными рядами /
По этому коридору нас направят /
Мы должны временно покинуть тюрьму /
Сквозь туннель из людей, уходя во тьму /
Да /
Коллективный побег под конвоем охраны /
Побег по приказу тюремных надзирателей /
Побег без бегства, под контролем четким /
Он организован нашими надсмотрщиками.
По обе стороны дороги выстроились длинные цепочки людей. Два ряда мужчин, готовых обрушить град ударов дубинами на спины и плечи любого, кто отклонится от прямой линии.
Нам объявили, куда идти. Все должны двигаться группами по пять-шесть человек к заросшей травой площадке или футбольному полю. Но где оно находится?
Глупый вопрос. Путь туда очевиден. Нужно просто идти по дороге между шеренгами поджидающих нас людей с палками в руках. Все дальше и дальше от тюрьмы. Таков приказ.
Но прямо за нашими спинами – война /
Она бушует, как опасная волна /
Орудий, воплей и стонов она полна /
Это театр проверки мужества /
Этот бой наполняет нас ужасом /
Позади нас идет война /
Или она уже закончена /
И в этот самый миг /
Победители издают ликующий крик.
Австралийские охранники ведут заключенных группами по пять или шесть человек. Они проводят их через главные тюремные ворота к дороге. Они только командуют, а заключенные и папу (именно они стоят по обе стороны дороги) подчиняются. Приказ для узников: опустить головы, молчать, идти четко вперед. Приказы для папу: бить любого, кто свернет с центра дороги, молчать, следовать приказам. Эти приказы отдаются командным тоном, как на войне.
Корни этих навязанных нам приказов и правил кроются во властной иерархии. Несомненно, это всеобъемлющая система репрессивного управления. Это ясно по тому, как папу слушаются приказов австралийцев. Роль заключенных здесь – поверженная, разгромленная дивизия, взятые в плен солдаты, которых трясет от ужаса.
Мы – военнопленные. Когда я шагаю вперед, все, о чем я могу думать, – это мои плечи. Несмотря на их прочные кости, удар деревянных дубин наверняка их сокрушит. Мои кости сломаются, а я закричу так, что мой вопль эхом отразится в небесах.
Я начеку. Я слежу за развитием ситуации, даже не оборачиваясь на людей с палками. И все же страх за плечи не утихает.
Человеческие глаза не заставишь смотреть в противоположных направлениях: невозможно наблюдать за обеими сторонами дороги одновременно. Я кидаю взгляд то влево, то вправо – так быстро, будто у меня четыре глаза.
Время от времени папу сильно бьют по чьим-то бокам и задницам. Пострадавшие узники, вероятно, не подчинились приказу. Я слышу звук побоев. Я слышу стук своих шагов, словно на марше. Я неосознанно шагаю в ногу. Я бессознательно общаюсь с папу. То, как я марширую, говорит им, что я покорно выполняю приказы. Было бы глупо напрасно подвергать свою жизнь опасности. Звуки ударов сбивают мою концентрацию, мой разум исступленно мечется в страхе за мои ноги, бока и кости.
Тем не менее мои глаза по-прежнему бдительно отслеживают ситуацию; взгляд не теряет осознанности, цепкости и внимательности.
По мере продвижения ритм шагов ускоряется, и я несколько раз оступаюсь. Я добираюсь до конца пути раньше, чем ожидал. На самом деле дорога не кончается, а уходит во тьму. Несколько австралийских охранников спрашивают наши номера. Затем путешествие продолжается: мы поворачиваем налево, к футбольному полю.
Здесь мокро. Я замечаю это, попытавшись сесть спустя несколько часов. Но многие все равно садятся. Пространство заполняет оглушительный шум. Гвалт сотен людей, чьи тела в страхе жмутся друг к другу, в темноте сливаясь в общую массу. Словно стадо коров, на которое зимой напали волки.
Надсмотрщики – пастухи, на которых возложена обязанность защищать стадо, жестоко колотя коров палками по хвостам. Все стадо требуется собрать в одном месте. Каждый вынужден смириться с этим. Вдалеке
